Южный крест

— Я считаю наиболее вероятным именно такое решение немецкого верховного командования еще и потому, что оно будет полностью отвечать политико-экономическим целям Гитлера. Чисто военная концепция оказалась битой, генералы, я думаю, нашли другое решение. Успешное наступление южнее Москвы обещает им захват огромной территории, богатейших районов; выход к Волге лишит нас хлеба и нефти. Мы окажемся в тяжелейшем положении, на сцену, по расчетам Гитлера, выступят Турция и Япония…

Начальник Генерального штаба снял пенсне, близоруко поморгал. Потер стекла белоснежным платком, покривил в улыбке рыхлые губы:

— Генеральный штаб оценит ваши предложения и согласится… Усилим Юго-Западное направление за счет Западного… А немцы, вопреки вашей и собственной логике, ударят опять на Москву…

Жердин уступчиво склонил голову:

— Хочется надеяться, Генеральный штаб примет правильное решение.

Через полчаса в автомобиле, а потом в самолете генерал Жердин все еще видел снисходительно-ироничное лицо начальника Генерального штаба, озабоченные, настороженно-внимательные глаза начальника оперативного управления, который, казалось, уже прикидывал, взвешивал, пытался облечь идею в реальные, вещественные формы…

Только Верховный оставался невозмутимо спокойным. Ни разу не перебил, когда Жердин коротко и цепко схватывался с генштабистами. И все ходил, ходил… Лишь иногда останавливался, взглядывал тяжело, властно…

Жердин чувствовал: нет для него ни чинов, ни авторитетов, ни принятых кем-то правил… Есть только цель. Огромная, необъятная. Он стремится к ней, не щадя ни себя, ни других.

Сталин сказал:

— Возможно, вы правы, товарищ Жердин. — Он подступил вплотную, глянул глаза в глаза: — Но мы попробуем… Рискнем.

Метнулись, обожгли испуганные мысли. Жердин зажмурился — перешагнул через самого себя. «Нельзя так рисковать».

Но нет, генерал Жердин не перешагнул. Только подумал. А возразить не смог.

И никто не возразил…

ГЛАВА 7

Артиллерия ударила, загудела на рассвете. Небо вспыхнуло и поднялось, шатнулось над черной землей; осело, поблекло, но тут же вскинулось, в ужасе шарахнулось прочь от нестерпимого огня и грохота.

Генерал Жердин и полковник Добрынин стояли на командном пункте дивизии, смотрели, как снаряды рвут немецкую передовую. За спиной гудели батареи, в светлеющем небе стал виден летучий дым, а там, где кончалась земля, обозначалась ржавая полоска утренней зари.

Но ни командующий армией, ни полковник Добрынин, ни солдаты не видели начала дня.

Невысоко, так, что можно было разглядеть кресты, прошла девятка «юнкерсов». Потом еще… К пушечному гулу подмешался другой — тяжелее, круче… Бомбовый грохот заглушил, отодвинул рассвет, подмял под себя черную землю.

Дымный ветер, как бы упреждая, останавливая генерала Жердина, рвал полы его шинели, а командующий, устремив подбородок вперед, неотрывно смотрел туда, где ложились снаряды.

Знал, что уже ничего нельзя ни отменить, ни отложить… Уже ничего нельзя изменить. Ровно через пять минут солдаты поднимутся в атаку.

В голову толкнулось тупо и больно: «Мы попробуем… Рискнем».

Великим усилием повернул голову:

— Добрынин, у тебя готово?

Он мог бы и не спрашивать. Потому что — знал.

Полковник Добрынин понял: Жердин волнуется.

В окопах наступила та минута, когда люди ничего и никого не слышат. Смотрят и не видят ни огневого шквала в двухстах метрах, ни дымного неба… Не слышат свиста осколков. Слушают и не слышат: прочь отлетело все… Нет ни родных, ни близких, ни самого себя… Только винтовка в руках. Оглохшие уши ловят одно-единственное слово. И если в эту вот минуту будет приказ умереть, старший лейтенант Веригин поднимется и умрет. И Мишка Грехов умрет. И Голда Иван… И другие. Только бы услышать…

Никто не думает о жизни, о смерти, потому что все, чем обычно живет человек, отошло, отлетело, пропало.

И уж конечно, никому не придет в голову мысль, правильно иль не правильно…

Старший лейтенант Веригин, — пилотка под ремнем, — с пистолетом в руке подтягивается к самому гребню окопа, царапает, крошит сапогами землю — старается поставить ногу, чтобы удобнее было подняться, оттолкнуться…

Он должен подняться первым. Сейчас все заключалось в том, чтобы подняться первому. Чтобы рота, двести человек, увидела его…

— Впере-ед!..

Никто не знал, что ровно минуту назад команду эту подал генерал-лейтенант Жердин. Он произнес это слово негромко, точно приказал самому себе. И никто не знал, кто подхватил ее первым…

— Впере-ед!..

Веригин вскочил, кинул руку с пистолетом… Во всем теле холодная легкость, в ушах пронзительный звон, и что-то рванулось из груди, из самой середки: а-а-а!..

И двести человек увидели его, старшего лейтенанта, отчаянного парня, своего в доску.

— А-а-а!..

В голове у Андрея звонко и четко, в ногах и груди — холодная пустота, а руки, кулаки налиты железной тяжестью и силой; этой силы так много, что она вырывается наружу:

— За мно-ой!..

Андрей Веригин видит, как отступил, удалился огненный шквал. Чувствует: сейчас будет самое главное.

Если артиллерия не сумела подавить…