Южный ожог

Операцию Глеб практически не помнил, отключился. Видимо, сжалились, вкололи морфин – герой как-никак. Сознание заволок туман, появлялись галлюцинации, черно-белые видения. Руку резали, вытаскивали пулю, зашивали. Доктор Разгонов оперировал лично, за что ему отдельное спасибо.

Очнулся больной в палате, долго приходил в себя. Сменялись медсестры, санитарки, нянечки. Организм отходил от наркоза, снова все болело. Рука оказалась на месте, даже пальцы шевелились. Некстати вспомнился подвыпивший хирург, не заметивший второй пули. Доктор Разгонов присел на кровать, осмотрел поврежденную конечность.

«Жить буду, доктор?» – прошептал Глеб.

«Какое-то время – безусловно, хм… Сам удивляюсь, – пожал плечами врач, – но операция прошла успешно. Руку спасли, со временем она вернется в строй, и сможете поднимать кое-что тяжелее стакана. Вам, кстати, повезло, заражение едва не проникло в кровь, но вроде обошлось. Придется полежать – как минимум три недели. Иначе руку придется ампутировать. Вы чем-то недовольны? Хмуритесь, глаза прищурили, задышали неровно. Полагаете, через три недели война закончится?»

Шубин много спал, ел с ложечки – причем хорошо и быстро: санитарка, которая его кормила, была вылитая Баба-Яга, и, чтобы избавиться от ее присутствия, приходилось глотать пищу нежеваной. Организм был сильно истощен – потерянная кровь плохо восстанавливалась. Он лежал, часами глядя в потолок. Начал разминать руку, но, кроме дополнительной боли, ничего не получил. Иногда скашивал глаза. У окна стонал плотный субъект средних лет, майор-связист, позволивший подчиненному наступить на мину. Все, кто находился рядом, обрели вечный покой, а майор выжил, перенес две сложные операции и искренне жалел, что не скончался. Иногда он разговаривал сам с собой, писал письма семье, при этом озвучивал все, что пишет, и давал подробные комментарии. Когда его увозили на процедуры, в палате становилось хорошо и тихо. Второй сосед был неразговорчивым – худой, скуластый, бо́льшую часть времени он проводил, отвернувшись к стене. Ногу перебило осколком, он прыгал на костылях, но дальше коридора не уходил.

Дни тянулись как резиновые. Самочувствие почти не улучшалось. Разговаривать с майором не хотелось, а других собеседников не было – второй сосед все так же отмалчивался. Однажды Глеб попробовал подняться, сел на кровати. Дальше решил не рисковать, лег обратно. Скука была смертная персонал состоял из женщин в возрасте, молодых было мало, да и не хотелось останавливать на них взгляд. Впрочем, молодухи попадались – одну из них подкараулил в коридоре раненый боец. Дверь была открыта, действующих лиц Шубин не видел, только слышал голоса. Девица пищала, отбивалась, боец хихикал, уверял, что догонит Варвару Павловну даже на костылях. Он много говорил, причем складно и с юмором, явно был из тех, кто способен уболтать любую. Девица уже смеялась, согласилась на свидание, но появление старшей медсестры испортило планы дамского угодника. Девушка убежала под крики грозной начальницы, а незадачливый кавалер стал тягостно вздыхать. Голос парня показался знакомым – что-то из прошлого, которое уже забывалось. Шубин таращился в потолок, терзал память, но так и не вспомнил, откуда он знает бойца. На следующий день Глеб поднялся, вышел в коридор, постоял у окна, наблюдая, как во внутреннем дворе люди в фуфайках, надетых поверх медицинских халатов, грузят в фургон умерших. Больница была большая – несколько корпусов, до войны она обслуживала пациентов из области. Он вернулся и лег, заработав головокружение. Прибежала санитарка, погрозила костлявым кулачком.

– Такой не станешь перечить, – засмеялся майор-связист. – Так посмотрит – бриллиантом одарит…

Новости с фронта почти не поступали. В коридоре иногда включали радио, но официальным сообщениям Шубин не доверял. По словам диктора Левитана, контрнаступление немецко-фашистских войск на Украине остановлено, враг отброшен, понес большие потери. А город Харьков находится под контролем Красной армии и живет мирной жизнью. На остальных участках огромного советско-германского фронта перемен нет. Но что-то, безусловно, происходило. В соседние палаты доставляли раненых: они стонали, бредили, кто-то орал, что пусть его обезглавят, даже кастрируют, но руку он свою не отдаст! Из разговоров явствовало, что южнее Харькова идут кровопролитные бои, из окружения вырвалась только часть войск, но на сам Харьков фашисты пока не покушаются. Войска из города уходили на фронт, в Харькове остались немногочисленные части. Дни тянулись как подстреленные гусеницы. Глеб выходил в коридор, совершал небольшие прогулки, держась за стену здоровой рукой. После этих вылазок долго лежал, набирался сил. Рука шевелилась, но совсем не так, как хотелось.

На четвертый день появились бойцы его подразделения: сержант Прыгунов, Старчоус, Бандурин, Зиганшин. По такому случаю они побрились, надели чистые фуфайки.

– Держите, товарищ капитан, яблоки вам принесли. – Бандурин ссыпал из бидона в миску какие-то подозрительные фрукты серого цвета. – Пробуйте, очень вкусно.