Южный узел

— Всё будет хорошо, — сказала она, беря минутного любовника за руку. — Я впервые вижу, чтобы муж изменил жене, чтобы не изменять.

Никс был изумлён её пониманием.

— А вы графиня… почему так поступаете? — не без запинки спросил он. — Неужели трудно быть рядом с одним человеком?

Аграфене захотелось сказать что-то дерзкое, злое, она задрала голову и… заревела в три ручья, как плакала лет в пять, когда её фарфоровой кукле дворовые мальчишки расколотили голову. Что говорить? Что они с Арсением много лет не знают, как избыть его контузии?

Никс погладил её рыжие волосы. Они оказались не жёсткими, не проволочными.

— Вы можете просить сейчас, что пожелаете.

— Мне ничего не надо, — всхлипнула Аграфена. — Я богата и знатна. Разве вы не знаете? К тому же я красавица. Кто бы не пожелал поменяться?

Даже император не в силах был ничего поправить.

— Обещайте вот что, — графиня вытерла слёзы. — В трудный момент вы исполните одну мою просьбу.

Он кивнул.

На следующий день государь исповедался и объявил о желании взять супругу в поход, что прищемило многие языки.

* * *

Оставалось донести с таким трудом полученные знания до жены. Это не было ни просто, ни разумно. Английский эскулап строго-настрого запрещал мужьям расширять любовные горизонты благоверных. «Многие супруги полагают, что, если они научат женщин большему, чем просто исполнять свой долг, они выиграют в удовольствии, — читал государь в дороге. — Этот взгляд неверен по существу. Что бы ни лежало в его основе: снисходительность или ленивое попустительство, муж будет наказан. Получив излишние сведения и испытав несвойственное ей наслаждение, женщина поспешит опробовать новое мастерство с иным мужчиной, полагая, что он откроет ей дверь к ещё более острому удовольствию».

Всюду клин.

В Витебске к коляске государя присоединился инспектировавший тамошнюю крепость Бенкендорф. По степи они ехали вместе, что немало располагает к откровенности.

— А вы, женившись на вдове, не опасались её… неудержимости?

«Это так называется?»

— Нет.

— А пишут, что жёны… — Тут государь прочёл пассаж из замусоленной книжки.

Невежливо смеяться. Но хочется. Шурка сделал вид, что сморкается. Закрылся платком, но не выдержал и заржал.

Император обиделся.

— Серьёзный врач. С большой практикой.

«Ну, мою практику…»

— А какова его специальность? — вслух спросил генерал. — В смысле, есть же у врачей своё деление? Как у нас, минёры — одно, кавалерия — другое.

— Акушер, — сквозь зубы процедил Никс. Он бы и сам посмеялся. Только не до смеха.

Бенкендорф сдунул с рукава белую пушинку ковыля.

— Если бы пациентки почтенного доктора слушались его советов, ему бы не у кого стало роды принимать.

В душе Никс был согласен. Очень даже. Самому британец надоел хуже некуда: «Семейную политику попустительства мы назовём слабоумием».

«Да, я слабоумный!» Государь размахнулся и выкинул книжку в придорожную траву. Шурка с облегчением вздохнул. Положа руку на сердце, он не желал Никсу той опытности, какая отягчала его самого. Всё имеет оборотную сторону. Как бы ни была любезна Лизавета Андревна, а дважды в месяц генерал посещал даму на бульваре, чьё имя забывал сразу по выходе и вспоминал только в минуту надобности, взглянув на карточку. Зачем? Так уж. С женой нужно думать и об её удовольствиях. А удовольствие продажной красавицы — в положенных на стол деньгах. Дальше можно беспокоиться только о себе.

Словом, лучше не начинать.

Уже в Одессе, где Александра Фёдоровна жила то в городском доме Воронцовых, то на даче Рено, его величество навестил жену. После боёв под Анапой он приехал к ней на хутор. Свита располагалась по соседним домикам. Мари гуляла с придворными дамами на морском побережье. Никого. Самое время. Никс собрался с духом, вцепился в папку гравюр Дюрера, которые специально для этой цели возил с собой, и вступил в светлую спальню.

Визг радости. Приехал! Приехал! Как сейчас Мари взовьётся!

Подождём с Мари.

— Дорогая, — сказал он со всей возможной строгостью в голосе. — Я прошу тебя посмотреть эти изображения. Их делал твой соотечественник Дюрер, что должно придать тебе духа.

Шарлотта моргала, ничего не понимая.

— Предупреждаю, что они могут скандализировать тебя. Но, — Никс не справился с ролью сурового наставника и заговорил умоляюще. — Для нас есть спасение. Мы можем быть вместе. Если только ты…

— Мы вместе, — она храбро взяла папку и бухнула её на стол с силой, которая символизировала решимость.

Чтобы не смущать жену, император вышел. Сидел на летней открытой веранде на плетёном диванчике и нервно крутил расстёгнутые пуговицы на лацканах мундира. Он ожидал чего угодно: крика, обвинений в низких грехах, плача и отказа от всего. Какое-то время за дверью было тихо. Даже слышно, как в абсолютном безмолвии переворачиваются плотные листы старинной жёлтой бумаги. Вдруг раздался звук падающего стула. А за ним… неясно: мешок, что ли, свалился?

Никс распахнул дверь. Перед столом с раскрытой папкой лежала Шарлотта, разметав по полу белое утреннее платье. Она была в обмороке и, когда нюхательная соль подействовала, воззрилась на мужа страдающими глазами.