Южный узел

Александер метнул на Грейга быстрый взгляд и по выражению лица командующего понял: тот просто не принимает случившегося. Всей своей деревянной внешностью. Всеми кишками. Всем нутром. Быстро же они завели традиции!

* * *

На следующий день Александр Христофорович посетил императорскую семью за завтраком. В саду, где было больше деревьев, чем тени, Шарлотта разливала чай и щебетала соловьём. Было видно, что для неё всё состоялось. Его величество сидел за столом в белой рубашке, вольно расстёгнутой на вороте, отражался в медном самоваре и источал благоволение. Откуда что взялось? Куда что девалось?

— Я принял решение, — сказал он. — Насчёт негодяев с «Рафаила».

Бенкендорф испугался за императрицу: услышит о казни, начнётся припадок. Ну, можно ли так рисковать?

— Их помилуют, — сообщил Никс, выхватив из конфитюра вишенку на длинной ветке. — Разжалуют в матросы и только.

Тут уж Александр Христофорович не мог быть доволен. Подобная мягкость в наказании дурно скажется на остальных экипажах.

— Если матросы увидят, что за сдачу корабля ничего не будет, — осторожно начал он, — чем мы гарантированы от бунтов?

— Есть одно уточнение, — император выплюнул косточку в кулак и примерился, в какое бы дерево её влепить. — Именным указом я запрещу всей команде вступать в брак и иметь законных детей. Незачем плодить предателей.

Так умел только он.

Ангелу бы подобное даже в голову не пришло. Но Никс искренне был уверен, что единственным счастьем на земле является семья. Он сузил для команды «Рафаила» родину до дома и отнял малое у тех, кто отказался от большого.

— Вы находите это слишком?

* * *

С самого начала похода в императорской семье царил подозрительный мир. Возможно, государь и увёз жену из столицы, чтобы спокойно, не на виду, разобраться с наболевшим?

Решение было прямым следствием придирчивого знакомства с особой коллекцией Эрмитажа.

— Будет хорошо, если хотя бы часть конвертов запечатают, — сказал Никс директору Академии художеств. — Я позволяю ученикам и пансионерам знакомиться с работами великих мастеров. Рубенса не упрячешь. Но признать сие особым видом искусства… Считайте меня диким, отсталым, старомодным…

Он не стал ни договаривать, ни додумывать. Зато вечером на малом выходе, где не присутствовала императрица, государь оглядел зал, точно пересчитал дам по головам, и остановился на медных кудрях графини Закревской.

Все опешили, когда бесстыдная Аграфена пошла вперёд на довольно-таки деловитый щелчок царских пальцев. Бенкендорф, тот просто готов был сесть мимо дивана. А они… с ног сбились. Министр двора укатал Урусову. Орлов, как коршун, пал на Влодек. Даже Чернышёв, которому сроду ничего не говорили, подчинившись общему ажиотажу, спикировал на Строганову, но тут же отлетел — язвительная, кусачая особа.

И вот Аграфена, о которой никто ни сном ни духом, идёт по паркету прямо к государю. Тот берёт её за кончики пальцев и, нимало не смущаясь, уводит во внутренние покои.

Дерзость позволяла Закревской сохранять лицо и ничему не удивляться. Но приглашение было неожиданностью, и сию секунду она думала только о том, что, надевая туфельку, почувствовала характерный обрыв нити на большом пальце. Но махнула рукой. Кто под платьем видит? Однако показаться перед императором со спущенной петлёй на шёлковом чулке — такого унижения графиня не пережила бы: «Завтра же приму яд!»

Никс провёл менаду в дальние комнаты за Эрмитажной галереей. Когда-то у бабушки был здесь будуар, и мебель оставалась ещё старомодной — громоздкой, раззолочённой, гнутой и далёкой от элегантности.

— Сударыня, — император хмуро глядел на гостью. — До меня дошли слухи, что вы отличаетесь непохвальным поведением.

Аграфена вскинула гордую, увенчанную жемчужными нитями голову.

— Это так. — Она не собиралась смущаться и с неподдельным интересом смотрела на мужчину, который был одного роста с ней.

— Прошу вас взглянуть, — Никс указал на малахитовый стол, где лежала пачка шёлковых китайских акварелей. — Это вымысел художника или подобное возможно?

Аграфену чуть смешил его серьёзный тон. Но она повиновалась. Пухлая белая ручка перевернула несколько картинок.

— Вряд ли понадобится столько цветов и раскиданной материи. В остальном довольно правдоподобно. — Она кинула выразительный взгляд на диван. Наудачу, довольно большой. Старушка Екатерина знала толк в мебели.

— Достаточно одного урока?

— Как пойдёт.

Пошло, как в манеже. Аграфена чувствовала себя лошадью. С ней обращались очень осторожно. Ни грубого слова. Ни понукания. В какой-то момент графиня до обидного ясно поняла: она сама не нужна. Нужно её «непохвальное поведение». Захотелось расплакаться. Любовник и был, и не был с ней.

— Сказать вам правду?

Никс уже застёгивал рубашку.

— Такого плохого вечера у меня не случалось…

Императору стало стыдно.

— Я не доставил вам удовольствия?

— Вы не могли его доставить, — с обидой бросила Аграфена. — Вы любите другую. И ради неё старались.

Государь растерялся. Разве так заметно? К счастью, Аграфена не умела сердиться.