Иван Грозный. Сожженная Москва

– Сам не догадываешься?

– Да откель? Живу тихо-мирно, никого не трогаю, делом занимаюсь, в казну налог плачу справно…

– Подойди, глянь! – кивнул на телегу Голицын.

Корчага подошел, взглянул и тут же отшатнулся:

– Господи, помилуй, это же моя Клавка! Что же за душегуб удавил ее? И где нашли?

– Не много ли вопросов, Демид? Тебе не спрашивать треба, а ответствовать.

– За что, князь?

– За то, что жену свою на сносях убил да спрятал в лесу.

Ремесленник попятился, его окружили приставы:

– Да что ты такое молвишь, князь? Да разве я стал бы трогать бабу свою? Даже коли и поймал бы с тем торговцем – бить бы не стал, потому как в утробе дитя. Потом наказал бы строго. Но чтобы убивать?

– А люди молвят, бил ты жену.

– Так баба же своя. Кто не делает того? Баб крепко держать надо.

– Чего ж не удержал?

– Сильно, видать, полюбился ей торговец, – вздохнул Корчага.

– Слушай меня, Демид, – подошел к нему князь, – не хочешь на дыбу, говори тут и сейчас, как убил жену и за что. Не скажешь сейчас, пойдешь к пыточных дел мастерам. А следствие тем временем возьмется за молодую девку, которая проживает с тобой. Мыслю, если ты пытки выдержишь и не признаешься, то ей это ни к чему. Все поведает.

Корчага опустил голову и вдруг, ударив ближнего пристава, вырвался на волю, ринулся от Кремля. Далеко сбежать не смог, да и куда бежать? Стража все одно поймает. Но поймала не стража. Возчик дружины, оказавшийся по пути, одним ударом сбил ремесленника на землю, оседлал, связал бечевой. Тот забился, завыл, как волк:

– У, собаки, будьте вы прокляты все!

– В темницу его! – повелел князь и подозвал к себе губного старосту: – Владимир Сергеевич, выбей из него показания и передай суду. Казнить прилюдно будем. Но ты ведаешь, что в таких случаях делать.

– Ведаю, князь, теперь, когда вина ремесленника налицо, мы из него всю подноготную дела того разбойного вытащим. Что делать с телом Клавки-то? Положить покуда в погреб холодный али захоронить?

– Как разберетесь с Корчагой и девкой, захороните на кладбище, как положено, до того пусть в подвале будет. Ей все равно. Душа и так уже измаялась неприкаянная.

– Это так! – кивнул староста и отдал команду приставам: – В темницу ремесленника и на дыбу! Пусть в избе пыточной признания получат. За девкой послали?

– Послали. Ее куда?

– Ко мне! А тело в погреб пыточной избы.

Голицын отвел Бордака и Парфенова в сторону:

– Благодарствую, что помогли правду о пропаже бабы узнать.

– То случайно вышло, – пожал плечами Михайло.

– Как бы ни вышло, но правду теперь ведаем.

– Это так!

– Надеюсь, голод у вас не пропал?

– Э-э, Иван Юрьевич, – усмехнулся Парфенов, – мы и не такое видели, да и сами бивали ворога. Если бы по каждому делу желание трапезничать пропадало, то давно в могиле были бы.

– Ну, тогда наперво в баньку?

– Да, попариться треба.

– Добре, вас отведут. Пока будете париться, в горнице стол накроют. Винца хлебного выпьем за встречу?

– Отчего нет? – улыбнулся Бордак. – С усталости можно и выпить.

Князь позвал слугу, что возвернулся, выполнив прежний наказ князя:

– Тихон!

– Тут я, князь!

– Гостей наших дорогих в мою баню, и проверь в поварне, дабы трапезу приготовили. Подать кушанья и вино в горницу моего дома.

– Слушаюсь! – ответил Тихон и поклонился Бордаку и Парфенову: – Прошу идти за мной, воеводы!

После бани, где попарились на славу, Бордак с Парфеновым прошли в большую горницу дома тульского воеводы. На столах уже стояли разные кушанья, баранина отварная, жареная, уха тройная, рыба копченая, пироги с множеством начинок, соленья, посреди – кубок, чаши.

На правах хозяина тульский воевода разлил водку, поднялся:

– За государя нашего, Ивана Васильевича!

Выпили, принялись за закуску.

– За хозяина дома сего, князя Голицына Ивана Юрьевича! – произнес второй тост Бордак.

Потом пили за гостей, за здоровье.

Наконец захмелели, насытились.

Князь тульский повелел убрать все со стола. Появились бабы, быстро сполнили наказ, протерли стол, накрыв свежей белой скатертью.

– А Корчага до пыток сознался в убийстве, – заговорил Голицын. – Девка, что привезли, все видела, она и выдала любовника своего. Ну, тому ничего не оставалось, как признать вину и поведать, как и пошто он пошел на смертоубийство.

– И пошто? – спросил Парфенов.

– Да Лидка во всем виновата. Вскружила голову ремесленнику, а тот с нею миловаться при живой жене не мог, как ни хотелось. Супружница же, покойница Клавдия, прознала про чувства мужа и девки и затребовала гнать ее со двора, потому как негоже это, да и понесла она, скоро ребенку родиться. И тогда Корчага решился на грех смертный. Ночью удавил жену, замотал в холст, обвязал, на телеге под изделиями своими вывез в лес, где и закопал. А вернувшись, заявил, будто Клавдия сбежала с калужским торговцем. Теперь суд чинить будем.

– За смертоубийство расплата одна – смерть, – вздохнул Михайло.