Иван Саввич Никитин

пребывает до самого вечера. Оттуда он возвращается до того устат лым, что едва

бывает в состоянии дотащиться до дома, и, несмотря, однако, на все это, он снова

принимается за счеты и выкладки. Наконец, измученный такою усиленной работой, он

ложится в постель, но сон не приходит к нему. .»

Узнав, как губит себя н свой талант Никитин, взволновался и Н. И. Второв, даже

отказавшись выполнять поручения друга по книготорговой части. Иван Саввич в ответ

разразился посланием, пожалуй, одним из самых драматиг ческих в его переписке: «Вы

ставите меня в разряд торгашей» — с глубокой обидой писал он, — которые, ради

приобретения лишнего рубля, не задумываются пожертвовать своей совестью и

честью. Неужели, мой друг, я упал так низко в Ваших глазах? Неужели так скоро я

сделался мерзавцем из порядочного человека?» И далее следует исповедь поэта-

разночинца, труженика с очень неласковой судьбой. Художник-реалист, он и в

житейской прозе был далек от идиллических утопий, которые пытались рисовать

близкие люди.

Никитин опять выстоял, не сломался. А вот Иван Алексеевич Придорогин сгорел,

как говорится, в одночасье. Простудился и умер в ноябре 1859 г. А ведь еще недавно

проявлял кипучую деятельность, будучи в Петербурге, продвигал кандидатуру

Никитина в комиссионеры Академии, наседал, чтобы тот высылал проект контракта

через посредство академика А. Н. Власова («Да нельзя ли поскорее, а то ты настоящий

увалень, прособираешься еще года три...»); ворчал на его бухгалтерские занятия, но тут

же и вдохновлял («Торгуй, новый купец, копи копейку! А затем махнем с тобою за

границу, объездим целый свет, все увидим, высмотрим...»). Поэт остро переживал

внезапную трагедию: «Увы! жизнь ничем его не вознаградила, — писал он Н. И.

48

Второву о кончине друга, — ничего не дала ему, кроме печали, и страдалец умер с

горьким сознанием, что сам он не знал, зачем жил...»

Меж тем дело шло своим чередом. Магазин завоевывал все более прочную

репутацию, росло число подписчиков, особенно среди учащейся молодежи, среди них

наиболее активными завсегдатаями читальни стали воспитанники Воронежского

кадетского корпуса: спасибо М. Ф. де Пуле, С. П. Павлову, Н. С. Тарачкову — они

оказались хоро^ шими пропагандистами книги среди своих питомцев: Содействовал

успеху никитинского предприятия и добрый знакомый поэта, преподаватель

юнкерского училища Николай Степанович Милашевич. «...Любовь к науке и чтению

быстро охватывает юнкеров...» — писал военный педагог.

Благодаря стараниям Никитина, свежие столичные журналы поступали в Воронеж

спустя не более «едейй (!) после выхода. «Журналы берут нарасхват, — замечал

книжник-просветитель, — так что нет возможности ^й$взй*Гг ворить требование

читателей». С похвалой отзывались -о «редчайшем» воронежском книгопродавце и

библиотекаре «Книжный вестник», «Светоч», «Русский дневник» и другие издания.

«Русское слово»- замечало: «Всякому подписчику г. Никитин непременно

порекомендует хорошую книгу* дельную статью и прямо называет дрянь — дрянью,

если эта дрянь и спрашивается». У него даже появилась возможность выдавать

литературу для чтения беднякам бесплатно. Скопив денег, он решил арендовать более

просторное и удобное помещение для магазина в доме доктора Кирсанова на главной

улице города. Коммерция шла хо* рошо — даже Савва Евтеич- перестал брюзжать и в

кругу знакомых «кулаков» с гордостью называл сына не иначе как «Иван Саввич» и

«первостатейный купец».

Летом 1860 г. Никитин съездил в гости к Н. И. &rog&8f в Петербург. Впервые он

выбрался так далеко из -Вороне^

8 к.

жа: проездом, как он выразился, «имел удовольствие прибыть в белокаменную

Москву», где «Кремль — чудо как хорош!» и где его, степняка, удивили шум, пестрота

и суетливость. Можно было ожидать, что в Северной Пальмире Иван Саввич зачастит к

литературным знаменитостям, полностью, так сказать, вкусит столичных плодов

искусства, но он, бирюк и скромник, на поклон ни к кому не пошел, лишь жалел, что не

удалось встретиться с Аполлоном Майковым.

Второв, его жена и дети встретили Никитина как род-] ного. Рядом с ними поэт

оттаял душой и потом долго вспоминал квартиру в доме Аничкова на Бассейной улице

и ее радушных хозяев. Вспоминал поэт и земляков, с которыми ему довелось

свидеться: художника-фотографа М. Б. Тулинова, живописца И. Н. Крамского — у

последнего он побывал в мастерской, любовался нарисованными им евангельскими

ликами, которые почему-то напоминали ему лица воронежских мужиков. И. Н.

Крамской сохранил в памяти посещение автора «Кулака», оставив выразительное

описание его внешности: «Никитин был среднего роста, в отца, атлетического

сложения, но в это время здоровье его было расстроено, он был худ и болезнен.

Лучшим украшением его смуглого лица были прекрасные черные глаза, с тем

глубоким, привлекательным взором, который встречается только у даровитых людей».

Есть свидетельства, что Крамской оставил и живописный портрет поэта, к сожалению,

до сих пор не разысканный. Может, отыщется, нашелся же, к примеру, в Сан-

Франциско портрет М. Б. Тулинова, кисти того же мастера (ныне хранится в Третья-

ковской галерее).