Иван Саввич Никитин

опускаться до фельетонных упражнений. В «Обличителе чужого разврата...» затронута

всегда волновавшая Никитина тема Поэта и Поэзии, разрабатываемая Пушкиным,

Рылеевым, Лермонтовым, Некрасовым — мастерами, наиболее близкими ему по

взглядам на общественное назначение художественного слова. В романтическую пору

идейно-эстётических исканий Никитин решал эту тему отвлеченно-риторически, не без

упования на некое высшее начало, в зрелый период, о котором сейчас идет речь, он,

как, пожалуй, никто из его современников, так остро не переживал разлада между

словом и делом художника, силой искусства и его ограниченными практическими

возможностями. Он был поэтом действия, а не созерцания, поэтому во многих его

стихотворениях так напряженно звучит нота гражданской активности. «Куда бежать от

громких слов?» — спрашивал он («Покой мне нужен...»), призывая по завету Гоголя, к

совестливому обращению со словом;

«Наш разумный порыв, Наш> чеетнуг речь Надо в кровь превратить, Надо плотью

облечь», — упорно напоминал он «слугам добра» («Разговоры»), Лирический герой,

«мученик, на все готовый», в стихотворении «Порывы», как на исповеди, обнажает

свою мятущуюся между помыслом и поступков душу:

Людскую скорбь, вопросы века,

Я знаю все... Как друг и брат, На скорбный голос человека Всегда откликнуться я

оад.

И только. Многое, я вижу, Но воля у меня слаба, И всей душой я ненавижу Себя как

подлого раба

Этот мотив нравственной самоказни настойчиво варьируется в произведениях

Никитина конца 50-х годов. В стихотворении «Горькие слезы» это душевное терзание,

кажется, достигает наивысшего накала*

Я слышал злу рукоплесканья И все терпел, едва дыша, Под пыткою негодованья

Молчала рабская душа!

Не абстрактный гуманизм, а народные бедствия заставляют поэта развенчивать

своего страдающего от «проказы века» лирического героя. Можно привести много

примеров, когда тема Поэта и Поэзии переходит у Никитина из рито-рико-

публицистического плана в план действительной жизни мужика-труженика,

находящегося у своей последней черты. В этом отношении особенно характерно

стихотворение «Теперь мы вышли на дорогу. .», где после иронического вступления

(«О благе бедного народа Мы написали груду книг...») идут такие, например,

безотрадные сюжеты

Все эти дымные избенки, Где в полумраке, в тесноте, Полунагие ребятенки Растут в

грязи и нищете,

71

Где по ночам горит лучина И, раб нужды, при огоньке, Седой как лунь старик-

кручин а Плетет лаптишки в уголке.

Где жница-мать в широком поле, На ветре, в нестерпимый зной, Забыв усталость

поневоле, . Малютку кормит под копной.

Как далеки эти «прозаические», пахнущие нуждой строг ки от благоухающих

метафорами строф, рожденных исключительно «для звуков сладких и молитв». Нет, не

послушался Никитин совета Аполлона Майкова примкнуть «к царству, которое не от

мира сего», но вот другое его наставление: «...не предавайтесь романтизму, но

выработайте из себя благородного человека, чтобы он дышал в Вашей поэзии...» —

воспринял искренне и все свои недолгие творческие годы старался его выполнить. В

нем всегда была эта гармония художника и личности. Один из авторов «Истории

русской литературы XIX в.» (1909 г.) верно подчеркнул: «...строгое соответствие между

высоконравственною жизнью Никитина и его задушевною лирикою обеспечивает за

поэтом весьма долгую, если не вечную, память в благодарном потомстве». Прекрасный

урок настоящим и будущим стихотворцам!

Мучительные раздумья Никитина о путях избавления крестьянства от помещичьей

кабалы привели его к топору:

Падает презренное тиранство, И цепи с пахарей спадут, И ты, изнеженное барство,

Возьмешься нехотя за труд.

Мужик — теперь твоя опора, Твой вол — и больше ничего — Со славой выйдет из

позора, И вновь не купишь ты его. Уж всходит солнце земледельца!. Забитый, он на

месть не скор; Но знай: на своего владельца Давно уж точит он топор...

(«Падет презренное тиранство...»)

В наследии поэта эти бунтарские строки не являются неожиданными, они

подспудно созревали в его «Мщении» и в других ранних произведениях. Уже в одном

из вариантов стихотворения «Светит месяц в окна...», названного литературоведом Б.

Л. Модзалевским «прекрасной пьесой», содержалось грозное предвещение:

Долго ли томиться? Слез в очах не реки. — Грянь ты, горе, громом, Упокой навеки!

От* скорбной мызди о мужицкой безысходности до призыва к топору исторически

пролегло не так уж много времени — каких-нибудь лять-шесть лет. Никитин трезво

смотрел на покорную «крещеную собствейность», на «наш бедный труженик-народ»:

«В печальной доле хлебу рад, Ты мимо каменных палат Идешь на труд с тупою думой,

Полуодет, полуобут, Нуждой безжалостно согнут. .» И хотя.гражданское созревание

поэта росло быстро, чему в немалой степени способствовала сама накалявшаяся

общественная атмосфера накануне 1861 г., он видел, как рано еще пахарю ДО

осознания своей силы:

Все суета!., махнем рукою.. Нас чернь не слушает, молчит Упрямо ходит за сохою И

недоверчиво глядит.

(«Теперь мы вышли на дороги..,»)

Но поэт уже отлично понимал, что «Русь болеет», и ставил беспощадный

социальный диагноз этой болезни: