Иван Саввич Никитин

Нет в тебе добра и мира, Царство скорби и цепей, Царство взяток и мундира,

Царство палок и плетей.

(«Тяжкий крест несем мы, братья..:»)

Эти стихи, как и «Постыдно гибнет наше время!..», появились в печати спустя

почти полвека после смерти Никитина (хранились в архиве потомков Н. И. Второва) и

произвели переворот в осмыслении гражданской направленности его поэзии, истоков

ее рождения, В этих бесцензурных произведениях были замечены рылеевские

тираноборческие.мотивы. Так, в «Исповеди Наливайко» К. Ф. Рылеева читаем:

72

Еще от самой колыбели К свободе стра,сть зажглась во мне; Мне мать и сестры

песни пели О незабвенной старине.

Автор стихотворения «Постыдно гибнет наше время!..» до-своему

переосмысливает эти строки, превращая их в вызов раболепствующим современникам:

Не мстить нас матери учили За цепи сильным палачам — Увы) бессмысленно

водили За палачей молиться в храм!

Про жизнь свободную не пели Нам сестры... чет! под'гнетом зла Мысль о сврбоде с

колыбели Для них неведомой была!

Подобные сравнительные параллели можно продолжить Есть и иные версии.

Например, современный исследователь Юрий Прокушев в том же стихотворении

усматривает идей но-художественное созвучие с лермонтовским «Печально я yen1ляжу

на наше поколенье...». Вернее говорить о комплексной внутренней связи никитинских

антикрепостнических произведений с близкими ему по мироощущению сочинениями

Пушкина, Рылеева, Лермонтова.

Все отмеченные здесь и многие другие стихотворения Никитина прошли цензуру, а

многие его смелые замыслы погибли уже в колыбели поэтической фантазии. Однажды

он с горькой иронией признался: «Ах, если бы я дал волю своему перу, клянусь Богом,

огонь брызнул бы из этих строк!., но., довольно, почтеннейший Иван Саввич,

довольно! — слу-шаю-с!» В письмах Никитина к друзьям нередки оглядки на цензуру,

возмущение ее бесчинством, беспокойство по поводу прохождения стихотворений

через казенные чистилища.

Впервые цензурное пугало появилось перед Никитиным— возможно, и неведомо

для него— в 1854 г., уже в самом начале литературного поприща. Тогда министр на-

родного просвещения А. С. Норов выразил «неудовольствие» одному из надзирателей

по поводу появления в журнале «Москвитянин» стихотворения «Певцу».

Увечью подверглись обличительные строфы о положении русского крестьянина,

например, цензурная расправа настигла «Нищего», «Пахаря», «Бурю», «Выезд

троечника» и другие стихотворения.

Уж на что выглядел робко по идейным устремлениям сборник Никитина, изданный

графом Д. Н; Толстым, так и в нем обнаружилась «крамола» религиозного оттенка. 23

мая 1855 г. Д. Н. Толстой сообщал Второву: «Духовная цензура так долго задержала

стихи Никитина, любезный Николай Иванович, что я уехал из Санкт-Петербурга, не

дождавшись их выхода. Вот причина, почему они не изданы». Камнем преткновения

послужило «Моление, о чаше». "Духовное ведомство усмотрело в поэтически

переданных евангельских легендах угрозу церковным устоям. Казалось бы, уставший

от схваток с цензурой пбэт отступит и обратится к более спокойным темам. Нет, он

бился с нею до последних дней М. М. Достоевский, вместе со своим братом

редактировав-.

ший журнал «Время», в феврале 1861 г. писал де Пуле об очередной неудаче: «Что

же касается до стихотворения Никитина, то его «Поминки» запрещены цензурой». В

образе павшего от непосильной лямки крестьянского коняги трусливым чиновникам

небезосновательно виделся символ смертельно уставшего от нужды и трудов

хлебопашца:

Эх, конь безответный, слуга мужика, Была твоя служба верна и крепка! Побои и

голод — ты все выносил И дух свой на пашне, в сохе испустил.

Особо внимательно было «недремлющее око» к демократическому журналу

«Русское слово»./Его издатель Г. Е. Бла-тюветлов 26 октября 1860 г. писал де Пуле:

«Передайте мой поклон милейшему Никитину и скажите ему, что стихотворение его

(«Теперь мы вышли на дорогу...» — В, /С.) запрещено. С нами случился цензурный

погром... Цензура вообще беснуется, и нас отдали кретину». Лишь спустя четверть века

73

стало возможным познакомиться со строками, в которых подспудно звучал призыв к

борьбе с крепостничеством.

Цензурные частоколы обходили по-разному: пользуясь глупостью и ленью иных

чиновников, взывая к их разуму, задабривая их подношениями... Но встречались в

стане цензуры, хотя и очень редко, люди порядочные, предпочитавшие поступиться

выгодной карьерой, только не нравственными принципами. Один из них — Николай

Федорович фон Крузе, «благословивший» целый ряд никитинских произведений.

Служба его в Московском цензурном комитете продолжалась всего около четырех лет, с

1855 по 1858 г., но благодарной, памяти русских писателей ему хватило на всю жизнь.

В секретных бумагах московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского, в

«Списке подозрительных лиц в Москве», о нем сказано: «Цензор, приятель всех

западников и славянофилов... корреспондент Герцена, готовый на все и желающий

переворотов». Когда Крузе «убрали», приветственный адрес ему подписали 49 русских

литераторов, среди них Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Некрасов:

Цензурная история никитинского «Кулака» и ряда других сочинений была