Иван Саввич Никитин

продажи вещей средства предназначались близким и дальним бедным родственникам

Ивана Саввича «— при этом не были забыты не только Аннушка Тюрина, но и те люди

(их более десятка), чьи имена почти не упоминаются в его биографии. И здесь Никитин

остался верен себе — он не только воспевал священность семейных уз, но на пороге

земного бытия, как мог, доказывал это конкретным гуманным делом. Но, мы помним, с

не меньшим пафосом он всем своим творчеством проклинал семейный деспотизм.

Имени отца в своем духовном завещании он не оставил...

Вести о безнадежном состоянии здоровья поэта дошли до Н. И. Второва, в то время

совершавшего большое путешествие за границей с целью подготовки огромного труда

о муниципальных устройствах городов в Европе. «Я, как брата, люблю Ивана Саввича,

— писал Второе, — потеря его. будет сильным для меня ударом». Еще недавно Второв

звал Никитина в Петербург отдохнуть от постылого Воронежа, когда-то так же звал А.

В. Кольцова для духовного спасения в столицу В. Г Белинский. История повторяется

91

Старший доктор Воронежской губернской больницы А. К. Тобин (иногда в

переписке именуется Тобен; принимал все возможные меры для спасения пациента.

Последний, уже давно изверившийся в возможностях эскулапов^ все-таки цеплялся за

советы лекаря. «Ведь вот чувствую, что без лекарства не проживу и двух недель, —

говорил он, — а выпьешь несколько ложек микстуры, — ну, как будто и станет легче и

надеждишка появится!»

Свидетели трагедии единодушно отмечали удивительное мужество поэта перед

лицом смерти. Один из современников вспоминал его слова: «Духом я ничего, бодр и

спокоен, но проклятое тело меня беспокоит...». Дабы поддержать этот дух, близкие в

утешение рассказывали о происходившем как раз в то время в Задонске, в

восьмидесяти верстах от Воронежа, открытии мощей святителя Тихона Задонского,

давали читать Евангелие и прочие книги религиозного содержания. Некоторые

очевидцы, пожалуй, преувеличивают молитвенное настроение Никитина его худших

дней. Старые печальные русские обычаи он соблюдал, но, пожалуй, не так истово, как

иногда это изображают. Находившийся с ним рядом в самые тяжкие часы И. И.

Зиновьев не случайно писал: «...знавши его убеждения по части религии и то, что он,

по его словам, йе приобщался (т. е. не совершал обряд причастия. — В. К) более десяти

лет, никто из нас не решался приступить к нему с таким предложением из опасения

еще больше расстроить его».

Из мира уходил не смиренник и послушник, а человек огромного мужества. «Увы!

Иван Саввич умирает и часами приходится измерять оставшуюся его жизнь, —

сообщал 22 сентября 1861 г. М. Ф. де Пуле в редакцию журнала «Время» М. М.

Достоевскому, интересуясь судьбой стихотворений Никитина. — Что бы и как бы ни

говорили о нем как о поэте, несомненно одно, что он был могучий боец и великий

мученик в жизни...». Через три дня тот же корреспондент извещал Н. И. Второва об

ужасном положении их общего друга и, в частности, отмечал: «...грудь едва дышит, и

самое дыхание у него сопровождается глухими стонами». Тем не менее и в эти минуты

поэт держался стойко, благодарил за беспокойство близких людей.

26 сентября, в день своих именин, он, поддерживаемый уколами морфия, даже

устроил нечто вроде праздничного домашнего ужина. Когда-то здесь, в комнате, где

теперь, лежал на диване человек с печатью чахоточного пламени на^ лице, кипели

литературные и иные споры членов второвскск го кружка, а в тот вечер разыгралась

сцена, которую H6t мог бы выдумать и автор самых душераздирающих трагедий.

Попили чаю, поговорили о том о сем. Савва Евтеич, на этот раз трезвый и прилично

одетый, сказал, что сын-де излиш: не сердится, сам себя убивает, ему, мол, надо

поменьше волнений, побольше спокойствия. Дадим дальше слово

присутствовавшему де Пуле: «Никитин быстро приподнялся

с дивана и стал на ноги, шатаясь и едва держась рукам» за стол. Он был страшен,

как поднявшийся из гроба мертвец

— Спокойствие!.. — воскликнул умирающий. — Теперь поздно говорить о

спокойствии!.. Я себя убиваю!.. Нет, — вот мой убийца!..

Горящие глаза его обратились к ошеломленному и унич тоженному отцу».

Перед тем страшным часом, когда в дом на улице Ки-рочной вошла «гостья

погоста, певунья залетная», Савва Евтеич пребывал в хмельном угаре. «Перед смертью

Иван Саввич пожелал испросить у него прощения, — вспоминал свидетель этого

кошмара, — для чего принужден был та щиться в его темную и грязную берлогу. Он

стал перед кроватью пьяного на колени и, целуя руку отца, говорил со слезами:

«Батюшка! Простите меня...».

Надо же было случиться, когда инспектор Воронежской духовной семинарии

иеромонах отец Арсений совершил положенный скорбный обряд, у смертного одра

92

появился несколько протрезвевший Савва Евтеич и произошла та жуткая картина, от

описания которой позже содрогались тысячи людей. Наблюдавший ее И. И. Зиновьев

так передавал ее в письме к Н. И. Второву: «Скажи, кому ты магазин отказал? —

кричал чудовище-отец умирающему сыну. — Если мне, то ведь я тебя похороню с

честью, как следует, под балдахином провезу. . Если же нет, я тебя прокляну!» Сыпа-