Иван Тургенев и евреи

Можно полагать, что Тургенев и его парижское окружение были наслышаны об инициативе гр. Игнатьева[464], и питали определенные надежды на продолжение и в новом царствовании либеральных реформ Александра II. 29 апреля 1881 года Тургенев приехал на родину, в Ст. – Петербург. Он явно надеялся оказаться востребованным новым царем. Будучи еще наследником престола, Александр Александрович при их личной встрече в Париже произвел на него самое благоприятное впечатление[465], которое Тургенев озвучил в статье на французском языке «Александр III» (1881), где, декларируя свои либеральные взгляды, он выражал в частности надежду, что новый российский самодержец продолжит умеренно-реформистскую политику своего отца в сторону обретения Российской империей конституционной формы правления:

Находясь между ультранационалистической партией и нигилистической группировкой, либералы-конституционалисты постараются и, может быть, сумеют доказать императору, что либеральные реформы отнюдь не повели бы к потрясению трона, а только укрепили бы его. Смогут ли они убедить его (ибо ум его широк и просвещен), что ими руководит не простое желание подражать Европе, а назревшая необходимость глубоких изменений в политической организации управления? Русские – той же расы, что и все остальные европейские народы, их образование и цивилизация аналогичны, их нужды тождественны, их язык подчинен правилам той же грамматики, – так почему бы политической жизни русского народа не укрепиться на тех же конституционных основах, как и у ее соседей? [ТУР-ПССиП. Т. 10. С. 292].

Однако этим надеждам, увы, не суждено было сбыться. После месячного пребывания в столице Тургенев понял, что востребован он как политический мыслитель при Дворе не будет, и все его ожидания – напрасны[466]:

В Париже были глубоко убеждены, что, как только я сюда приеду, так сейчас же меня позовут для совещаний: «Пожалуйста, Иван Сергеевич, помогите вашей опытностью» и т. д. Гамбетта, который прежде держался относительно меня довольно высокомерно, тут два раза приезжал ко мне, несколько раз совещался с Греви, и составили они вместе целую программу, безусловно, прекрасную, выгодную, конечно, для Франции, но не менее выгодную также и для России. Теперь они там ждут от меня известий, и сам я, признаться, тоже разделял их надежды, а я сижу здесь дурак дураком целых две недели, и не только меня никуда не зовут, но и ко мне-то никто из влиятельных людей не едет, а те, кто заглядывает, как-то все больше в сторону смотрят и норовят поскорее уехать: «Ничего, мол, неизвестно, ничего мы не знаем». По некоторым ответам и фразам имею даже основание думать, что я здесь неприятен, лучше бы мне было куда-нибудь уехать[467].