Иванов день

Траншея, которую рыл и долбил Стефурак, хотя и медленно, но продвигалась вперед.

Как-то в субботний день к нему с утра пораньше стали собираться соседи. Пришли и двое сослуживцев, и два троюродных брата, очень редкие гости в его доме. Пришел и колыхающийся от жира всесильный Павлюк — в распахнутом пиджаке, надвинув кепку на глаза, сунув руки в карманы своих широченных штанов, дымя сигаретой. Таким его можно было увидеть везде. Монумент, а не человек!

Народ собрался на «помочь». На Гуцульщине хранили этот старинный народный обычай. Когда сосед или кто-нибудь из родни задумывал построить дом, погреб, изгородь или сделать другую трудоемкую работу, ему приходили помогать. Еще в недавние времена собирались и на уборку хлеба, и на сенокос.

Траншею, начатую Стефураком, продолжили молодые. Остальные же разделились на две группы. Одна — таскала доски, пилила, строгала, подгоняла их по длине и ширине и обшивала траншею. Другая — заваливала траншею булыжником, устанавливала в ней на равном расстоянии друг от друга железные трубы.

Иван Стефурак вместе с троюродными братьями замешивал и заливал цементом траншею. Опустившись на колени, он потом с мастерком в руке выравнивал быстро твердеющую массу. Трубы схватывало намертво. Теперь их никакая сила не могла бы сдвинуть с места.

Необыкновенно оживленным был в этот день Иван Стефурак. Радовала его дружная работа!.. Чему-то радовался и Павлюк. Раза два он на тачке привез камни, а так все балагурил и поучал народ, что делать и как делать. Правда, потом он ушел в сторонку, слонялся по двору и, как цыган, покупающий лошадь, оценивающе осматривал дом, сад, пристройки.

Все принимающие участие в «помочи», в том числе и молодые, к обеду сильно устали, еле передвигали ноги. Но, невзирая на это, от отдыха отказались, решили закончить работу.

Трубы установили в траншее к семи часам. Помылись, привели себя в порядок и лишь потом сели за стол. Без магарыча в такой день уходить не положено. К тому же Ганна наготовила кулеш и голубцы, на которые она была великая мастерица.

Стефурак поблагодарил за помощь, низко поклонился столу, обошел всех, со всеми чокнулся. Выпив и сморщившись, как от отравы, он попытался закусить. Но у него начался такой кашель, ему стало так нехорошо, что потом он уже весь вечер пил только минеральную воду «Буркут».

А после «помочи», пролежав день без движения, он снова встал и теперь принялся натягивать на трубы металлическую сетку. Это был тяжелый труд. Помогала Ганна, безропотно уже выполнявшая все его приказания. Иногда они работали до полуночи при свете двух многосвечовых лампочек, которые приходилось то и дело перевешивать с дерева на дерево. Провод за ними тянулся далеко в глубь сада.

Соседи печально наблюдали за ними — такое не часто увидишь! — и, тяжело повздыхав, снова шли спать, досматривать сны. Понимали: торопится человек. Только одна Ольга Васильевна, с которой близко дружила Ганна, приходила к ним посочувствовать, пыталась помочь, но они дружно прогоняли ее домой.

Натянув металлическую сетку, изодрав руки в кровь, Стефурак слег и больше уже не встал. Правда, за три дня до смерти он сделал еще одну попытку подняться, что-то там еще приколотить в кухне. Но Ганна не позволила. До того ли ему было? Последние силы оставляли его, ему уже не хватало воздуха, он задыхался.

— Ну как ты не понимаешь!.. — слабым, обиженным голосом, как ребенок, протестовал он, отвернувшись к стене. — Мне надо все успеть… Для тебя же, для тебя!..

Ганна напряженно смотрела на его кудлатую голову, еле сдерживала рыдания, хотя уже успела примириться с мыслью о его смерти.

Он, с трудом подбирая слова, продолжал:

— Чтобы потом… ни в чем не нуждалась… никого бы не просила…

— Ах, пропади тогда все пропадом!..

— Не скажи, не скажи… — задыхаясь, убеждал он ее. — Коротать век свой придется одной… Кому нынче нужны вдовушки?.. Сколько молодых и красивых…

— О чем ты, Ваня?.. Об этом ли мне сейчас думать?..

— О чем же, о чем же тогда?..

— Я пойду работать. Такую дуру везде возьмут.

А он свое:

— Кому в наше время нужны вдовушки?.. Сколько молодых и красивых…

Но не угадал Стефурак. За Ганной стали ухаживать уже на поминках!

Все крепко выпили. И самогону было много, — пили его и так, в чистом виде, и разбавляли вишневым, а то и малиновым соком, и водки хватало. Это как раз случилось во время повторного выступления директора конторы Гриценко, выступления уже «от себя». Гриценко своим сочным баритоном расписывал «чисто житейские» добродетели покойного Стефурака.

Ганна с горькой усмешкой слушала речь этого известного жулика, от махинаций которого так часто страдал Иван. Не Гриценко ли довел его до преждевременной смерти? Говорят же, что болезнь эта, как предполагают некоторые ученые, начинается на нервной почве.

Она отбросила чью-то руку, ласково гладившую ее по бедру. Повернулась — и увидела красную улыбающуюся рожу Павлюка.

Павлюк чуть ли не через день пришел свататься к Ганне.

Сложив руки на груди, она с тоской смотрела на прораба. Боясь скандала, пересудов, она сдержалась, не выгнала его. Но осуждающе сказала: