К тому же Ганна перестала вести двойственную жизнь полукрестьянки-полугорожанки, когда разделалась со всем своим хозяйством. Она быстро приобретала все навыки городской женщины. В ней эти перемены были разительны. Секрета тут не было. Горожанкой она всегда была, хоть и жила в небольшом городке, затерянном среди карпатских гор, далеко от столиц. Полукрестьянкой-полугорожанкой она стала из-за Ивана. Часто он объявлял войну какому-нибудь хапуге или бюрократу, начинал вести с ним тяжбу, уходил с работы. Вот тогда-то большим подспорьем в семье становились и огород, и кролики, и сад, и поросенок. Уже через три года после замужества она закрылась в четырех стенах, ушла из самодеятельности, где часто пропадала вечерами (Иван к тому же стал сильно ревновать), перестала общаться с подружками из хора и вообще посещать Дом культуры керамической фабрики.
Не угадал Иван Стефурак судьбы своей жены. Думал, что она будет век вековать в тоскливом одиночестве и в нужде. Она же всячески отбивалась от женихов. Иногда даже взрывалась, дерзко спрашивала: «Вам нужна кухарка?.. Прислуга?..» Храбрые сами приходили, трусливые посылали сватов.
Ганна никак в первое время не могла понять, почему она нравится мужчинам. «Красавица, что ли, я какая?» — думала она, внимательно разглядывая себя в зеркале, и недоуменно пожимала плечами. Никогда прежде она об этом не задумывалась.
Нет, красавицей она не была, но и дурнушкой ее не считали. Была симпатична в свои тридцать пять лет, скромна, мягка в обращении, женственна.
На молодых и красивых как раз нынче мало кто обращал внимание. Прошла мода на восемнадцатилетних, которых еще недавно расхватывали в жены и люди намного старше возрастом. Не потому ли городок был полон расфуфыренными девушками?.. Разумеется, это еще происходило оттого, что и молодые парни поздно стали жениться, не желая обременять себя семейными заботами. Но люди пожилые, вдовцы и холостяки, надумавшие жениться, теперь главным образом охотились за невестами в возрасте тридцати пяти — сорока лет. И разведенные, и собирающиеся по той или иной причине уйти из семьи, чтобы вскоре обзавестись новой, тоже искали невест в этом же возрасте.
Охотнее еще брали жен с пяти-, шестиклассным образованием, неработающих. К сожалению, таких становилось все меньше: многие заканчивали десять классов, а потом рвались в институты, в университеты, уезжали.
Может быть, в больших городах все осталось по-старому, а в провинции многое изменилось за последние годы. И в вопросах брака тоже. Тут, конечно, прежде всего действовали экономические факторы: люди стали лучше жить, больше зарабатывать. Снова в почете оказалась жена-хозяйка, жена-мать.
Ганна по всем статьям отвечала новым требованиям, новой моде. Среди ее женихов было много вдовцов.
Раньше она думала, что на свете одни вдовушки, вдовцы — редкость. Но, оказывается, что и вдовцов хватает. Жен ведь хоронят без речей, музыки и некрологов, а потому об их смерти мало кто слышит и знает.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сватались к Ганне и «женатики». И среди них Сергей Петрович Деленчук, преподаватель местного сельхозтехникума. Это был немолодой и к тому же с виду несчастный человек. И лицо у него было какое-то помятое, не в меру обросшее, и выгоревший на солнце коричневый костюм сидел мешком, точно он всегда спит в нем.
Ганна с некоторых пор перестала приглашать женихов в дом. Чаще всего она с ними разговаривала на остекленной веранде, на виду у всех соседей. С Деленчуком же беседовала во дворе, прохаживаясь с ним взад и вперед по цементной дорожке.
— Вы, Ганна Степановна, должны меня спасти, — после долгих извинений и представления, длинного разговора об общих знакомых вдруг трагическим голосом произнес Деленчук и сделал каменное лицо.
— От чего же?.. Или от кого же?.. — участливо спросила Ганна.
— От жены, жены моей!.. Тиранит, хоть лезь в петлю!..
— А-а-а… Вы хотите у меня найти убежище? — Ей вдруг стало смешно. — А законная ваша жена возьмет и убьет меня.
Ее слова потом чуть ли не оказались пророческими.
— Нет, нет! — энергично запротестовал Деленчук. — Она оставит меня в покое, как только я оставлю ей квартиру. Живем мы не в собственном доме, в коммунальном.
— Не гожусь я в спасительницы, — с грустью глядя на Деленчука, ответила Ганна. — Да и замуж снова не собираюсь.
У Сергея Петровича был такой убитый вид, что она его пожалела: несчастный человек!
Он ушел, низко раскланиваясь, оборачивался и снова низко раскланивался…
Однажды, когда Ганна увидела у ворот какого-то очередного жениха, внимательно сличавшего адрес ее дома с записью на бумажке, она в страхе вбежала на веранду, накинула на голову платок, схватила пальто и, одеваясь на ходу, через соседский двор выскочила на улицу.
Дело шло к вечеру, она походила по отделам вновь открытого большого универмага, равнодушно рассматривая и готовое платье, и посуду, и мебель. И вдруг ее осенило: «Пойду к Николаю Ивановичу!»
Когда Ганна пришла в Дом культуры керамической фабрики, то еще внизу, в раздевалке, до нее донеслось глухое нестройное пение хора.