Иванов день

«Разучивают что-то новое», — подумала она и стала подниматься по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Но тут же, правда, подосадовала: «Надо бы помнить, что по понедельникам у Николая Ивановича репетиция, а вот забыла!»

Ганна некоторое время походила по коридору, рассматривая фотовыставку, потом всякие диаграммы, посидела на скамеечке, сама не зная, чего дожидаясь. Тут, к ее счастью, из зала на цыпочках, осторожно прикрыв дверь, вышла Любка-ветеран, как все ее звали в самодеятельности. С этой Любки-песенницы все и началось здесь: все стали петь и плясать, хоровая группа всегда брала первые призы по району. Теперь-то, правда, Любка не пела, охрипла сильно, но что-то еще поделывала в самодеятельности по хозяйственной части.

Хотя Любка была лет на пятнадцать — двадцать старше Ганны и других хористок, но для всех она всегда оставалась Любкой, и Любой ее никто не звал. Это старило бы ее. А она любила молодиться, это все знали и поощряли ее.

Они обнялись, расцеловались. Как же! Лет десять назад вместе пели в хоре, вместе ездили в Киев. Это уже было какое-то «киевское братство»: такую поездку забыть невозможно. Это уже на всю жизнь!

Любка своим охрипшим, но все же певучим голосом, расплывшись в широкой улыбке, сказала:

— Знала, знала, что рано или поздно вернешься в хор. Кто раз отведал этой отравы, тот уже навсегда ходит отравленный… даже не знаю чем! — и раскатисто рассмеялась. — Как я! И не надо ходить, никто не просит, а хожу!

— Да, думаю вернуться, — печально сказала Ганна. — Времени свободного теперь у меня будет много.

— Слышала, Ганюся, потеряла ты своего Ивана, — в тон Ганне сказала Любка.

— Вот и хожу как потерянная, — опустила глаза Ганна.

— Ничего, — бодро ответила ей Любка, — в хоре найдешь много друзей!

— Но только хочу проситься не в основной, а в тот, новый, который, слышала, набирает Николай Иванович.

— В старушечий?

— Да… У них и репертуар больше подойдет для меня. Мне теперь что-нибудь скорбное, протяжное, стародавнее. Свое задорное и молодое я уже отпела и отплясала. И возраст не тот, не смогу часто разъезжать по району.

— Трудно со вторым этим хором, — посокрушалась Любка. — Сегодня, смотришь, твоя бабка соловьем заливается на репетиции, а назавтра — у нее печень, радикулит, еще какая-нибудь хвороба одолеет. Вот и поработай с таким составом!.. Николай Иванович думает хор сделать смешанным, чтобы там пели и старики, народ этот к тому же более свободный от дел… Вот, кстати, идет и староста этого хора, Федор!

В конце коридора показались двое мужчин, о чем-то беседуя. Вот они остановились…

— Который он? — спросила Ганна.

— Стоит справа.

— Фабричный?

— Нет. Резьбарь. Сидит дома и режет свои штучки-дрючки. Все мы думали, что после смерти жены бросит хор, а он только ушел из первого во второй состав, в твой, старушечий… Слышала, в прошлом году свалился автобус у Хомутова, в гололедицу?.. Погибло семеро… Вот среди них была и его жена. Осталось трое детей…

Распрощавшись с собеседником, Федор хотел было пройти в зал, но Любка поманила его пальцем. Какой-то матросской, покачивающейся походкой Федор подошел к женщинам, поздоровался.

Тут-то Любка и обрушила на бедного Федора все, что знала о Ганне, горячо рекомендуя ее в состав хора. Раскрасневшаяся от стыда Ганна пыталась остановить Любку, но куда там! Надо было знать Любку. Доброта ее не имела границ.

— С такой рекомендацией только в первый состав, — строго ответил Любке Федор. — К тому же она там пела! Дождитесь Николая Ивановича, — сказал он, обращаясь уже к Ганне.

— Да только начали репетицию! Теперь это затянется до десяти! — взмолилась Любка, взяв Федора под руку.

Он спросил у Ганны:

— А что вас снова привело в хор?

— Обстоятельства, — ответила Ганна и прямо посмотрела ему в глаза.

Он их отвел. Достал из внутреннего кармана надвое сложенную тетрадку, карандаш. Записал ее имя, фамилию, адрес, сказал, что переговорит с Николаем Ивановичем, просит зайти недели через две-три, потому что хор уезжает на гастроли по селам района.

— Зайду, — обещала Ганна.

Староста Федор ушел в зал, а Любка, теперь схватив за руку Ганну, сказала:

— Мужик он у нас хороший. Только смирный. Наши девочки никак не могут его растормошить.

— Уши у него только большие, — прыснула Ганна.

— И дети у него такие. Ушастые и лобастые!

— И еще чего-то его качает из стороны в сторону. Пьющий он?

— Да нет! Это от морской жизни. Ведь наш Федор действительную прослужил на флоте, потом еще три-четыре года сверхсрочно. Похлебал борщей на Черном море!..

На этом они распрощались и разошлись.

Сватались к Ганне и старые холостяки. Был среди них и мясник из кооперативного магазина Микола Андрусяк — тот, что совсем недавно так великодушно сделал ей надбавку в цене при покупке борова.

В свои пятьдесят лет он выглядел еще молодо, хотя успел нажить солидное брюхо при высоком росте. Физиономия же у него была наглая, бандитская.