Ивановка

– Да что сказать-то… Охотился я. Ловушки ставил, чтобы дар к празднику раздобыть. Тогда же еще не понятно было, что это он, – бородач кивнул в сторону Ильи. – И тогда и увидел Мать. Она… Не знаю, как описать, но совсем не такой она мне явилась, как говорят. Не в виде девочки, в общем, а … Не знаю, как объяснить. В мою ловушку она и загнала того мальчишку – нам от нее лично было угощение. Я своими глазами видел, как она мчится за ним по лесу. Догнала и давай рвать, уже прямо в ловушке. И вот тут-то я и попал ей под руку. Помочь хотел, а помешал, как видно. И это правда, что очень сильно она меня. И тоже правда, что глаза вырвала. Ничего больше я не видел до того дня, пока крови ее не выпил. А когда она во второй раз явилась, я решил по глупости, что пришла Лесная. Но это точно была она. Она сама меня своей кровью напоила, и… Вот тут точно не знаю, как передать. Внутри как шевелиться все начало, сначала больно стало еще сильнее, а потом боль как выключилась. И не знаю как, но я вдруг почувствовал, что все у меня снова на месте. Снял повязку – так и оказалось. И я все понял: Мать ко мне приходила. И было еще такое… Странное что-то, как ощущение такое. Это точно было желание Матери. Его мне не передать, но она точно хотела, чтобы я наказал волхву. И я сделал это для Матери прямо там. Тем более она сама явила свою волю, когда пришла во двор Сениных, – а я ее довершил.

Илья все дергался, и взгляд его ошалело метался, расплываясь по толпе. Но внезапно из ее месива вдруг четко выскочило потерянное, погасшее лицо Рыжего.

– Волхва наказана за предательство Матери, и так будет с каждым, – подвела итог Мохнатая Бровь.

– Она не предавала, – хрипло крикнул Рыжий.

– Молчи лучше, – прервал бородач.

– Да почему? Пусть скажет, – снисходительно позволила Мохнатая Бровь.

– Она только для отвода глаз все против говорила, а сама Матери служила до последнего. Она все ритуалы провела. Я все нашел, и козу, и ножи, и знаки, – быстро и сбивчиво заговорил Рыжий. – И ведь в Материнскую ночь она его-то сразу и пометила в дар, – он указал на Илью. – И я-то думал, это все он, особенно, как одежду бабкину у него нашел. Собаку брата моего он же с ума свел, и я решил, что он ее как-то и натравил… Я и вынес-то все из его дома, лишь бы только бабку не трепали снова и все вы по очереди в разном не упрекали. А это… Не могу поверить, дядя Ваня, что ты…

Оторванное от Ильи сознание, наблюдавшее как будто со стороны, заметило, как деревенские стали перешептываться.

– Что ты из дома вынес? – резко спросила Мохнатая Бровь.

– Одежду бабкину. Бумаги…

– И привратника?

Рыжий кивал.

– И куда дел?

– В лесу закопал.

– Вот придурок… – покачал головой бородач. – И ведь ни словом не признавался!

– Ковязин кровью Матери привязан к дому потомков, – нервно сказала Мохнатая Бровь. – Иди, найди и верни на место.

Зарево над Ивановкой погасло.

– Что-то не так, – заметил кто-то.

– Пора, – сказала Мохнатая Бровь.

– Я бумаги читал, прежде чем закопать, – выкрикнул Рыжий. – Деда Макара тоже подарили Матери. Как же так, ведь и он был помечен?

– Иди и найди то, что выбросил, – повторила Мохнатая Бровь. – А все эти разговоры оставь на потом.

Взяв из снега зажженный факел, она подошла к колу с привязанным Ильей.

– Что вы с ней сделали? Как вы могли? – не унимался Рыжий.

Мохнатая Бровь, округлив глаза, выразительно глянула на бородача и кивнула в сторону Рыжего. Он послушно пошел туда, но Илье стало окончательно не до толпы.

– Тебе выпала честь стать даром для Матери, – сказала ему Мохнатая Бровь. – Ты мог получить еще большую честь – стать одним из нас. Ты уже шел верным путем, вкусив материнское угощение. Даже, если не ошибаюсь, дважды. Но ты свернул не туда, отверг эту возможность и послужишь Матери иначе.

– Людоеды! – заорал Илья прежде, чем понял.

Мохнатая Бровь подожгла костер. А затем стянула с Ильи ботинки и отбросила в сторону.

Нет! Нет! Нет! Глаза и нос щипало от дыма и слез, босые пятки – от приближавшегося языка пламени. Илья дергался изо всех сил, но, казалось, путы только затягивались все туже. Он, никогда не веривший в Бога, отчаянно пытался вспомнить слова молитвы.

Кудахтанье, переходящее в протяжное аканье, и хлопки огромных крыльев раздались прямо над головой.

– Мать! Мать!

Все, кто стоял у кольев, рухнули в снег ниц. Илья поднял голову. Над поляной с криком кружило нечто. Крупное, размером с медведя, черное и неоднородное, оно напоминало пятно мазута. Оно пролетало довольно низко, кренясь на правую сторону, – и он сумел разглядеть вытянутую, как у волка, морду с пастью, длинные когтистые лапы, покрытые курчавой шерстью, и даже ряд рогов вдоль головы и спины.

– Кудххх-аааааааа, – верещало оно.

Раздался выстрел. На поляну высыпала другая часть Ивановки, и кто-то стрелял в чудовище из ружья.

– А держи серебро с солью, паскуда! – закричал кто-то знакомый – возможно, даже электрик, – и выстрелило второе ружье.

– Кудххх-аааааааа, – чудовище не смогло набрать высоту и, кренясь, полетело, задевая деревья.

– Ты поднял руку на Мать! – заорала Мохнатая Бровь, подскакивая.