Ивановка

В голую ладонь – было не до перчаток – ткнулось что-то ледяное. Илья повернул голову. Сбоку подкрался Рыжий. Выглядел он понурым и виноватым, а предмет оказался маленькой флягой.

– Глотни, только незаметно, – шепнул он.

Но едва Илья поднес флягу ко рту, как ее выбили из рук. Он проследил взглядом, как она упала, и жидкость, булькая, толчками вышла на снег.

– Чего ты лезешь? – прошипел бородач. – Все испортить хочешь своей жалостью? Он и так сколько дней не просыхал.

– Извини. За все, – опустив глаза, шепнул Рыжий и отошел.

– Мы остаемся верны тебе и чтим традиции, – продолжала Мохнатая Бровь.

– Горит! – громко и радостно сказал кто-то. – Гляди, горит!

– И правда, горит!

Илья обернулся туда, куда поворачивались другие, тыкая друг друга в бока. Со стороны Ивановки небо осветилось огнем, и в воздух поднялся столб дыма.

Мохнатая Бровь тоже отвлеклась на далекий пожар и несколько раз удовлетворенно кивнула.

– Прими первый наш подарок в знак того, что мы каемся в заблуждениях некоторых из нас и просим прощения, – сказала она, снова обращаясь к небу. – А сейчас, как и положено и как завещали нам наши предки, а им – их, и так тысячу лет подряд, мы станем потчевать тебя в знак нашей любви и почета, и каждый преклонит колени. Ваня, веди.

Бородач подтолкнул Илью в центр круга. Он все еще не понимал, что происходит, когда Иван и еще пара мужиков схватили его, сорвали куртку и прижали к центральному столбу, а кто-то четвертый, державший моток веревки, стал обматывать лодыжки, привязывая.

Да, Илья не понял – мозг его, казалось, отключился, не производя ни единой мысли, – но тело догадалось. Он стал вырываться, пытался отпихнуть тех, кто держал и вязал, – но и держали, и вязали очень крепко и умеючи.

– Ты привел сюда, в священный круг Матери, чужака, – спокойно объяснила Мохнатая Бровь. – Он желал нам зла, но, как и все другие до него, не смог причинить вреда: Мать защитила нас. Она сама разделалась с ним и оставила прямо здесь, у стола, где мы ее кормим. Сейчас твоя очередь накормить Мать. А после, уж поверь, пищей станет и тот предатель, которому ты помогал.

– Староста, – откликнулся кто-то из толпы.

– Или Трофимов, – сказал бородач. – Кто-то из них двоих звонил полицейскому, который везде свой нос совал. Телефон его у тебя валялся, я забрал, – он обернулся к Илье, которого продолжали заматывать, несмотря на все попытки освободиться. – Ключ там простой был – квадрат. Но, если мукой экран присыпать, любой рассмотришь, – не без гордости заметил он.

– Что значит – или, или? – спросил кто-то. – Ты же сам говорил, Фомин это.

– Но телефон-то Фомина был у Трофимова. Кто их там разберет, если даже сами не разберутся. Сцепились вон с утра возле стройки этой проклятой прямо на снегу да покатились. Вот я и говорил: они оба там были, когда я с телефона полицейского Фомину позвонил. И телефон Фомина оказался у Трофимова.

Где-то вдали, у Ивановки, звонил… колокол? Откуда бы только он взялся?

– Так Николаич-то уже с месяц говорит всем, что телефон потерял. Все к тому, что Трофимов это, – поспорили с бородачом. – А если так, то нельзя его в дар поднести. Он же, как и Ванька, кровью Матери исцелился. Не примет она его, да и нас за такое накажет.

– И что? Он предал Мать еще тогда, когда на их сторону переметнулся. А что ты его так защищаешь-то? Да еще и прямо здесь? – вышел из себя бородач.

Злилась и Мохнатая Бровь.

– Может, хватит уже? Нашли место! Не время сейчас, – прикрикнула она и обратилась к тем, кто уже с ног до головы обвязал Илью веревкой. – Заканчивайте, пора приступать.

Она еще на шаг приблизилась к деревенским и раскинула руки в стороны, как будто желая всех их обнять.

– Сегодня Мать среди нас, и мы приветствуем ее. И прежде чем мы поднесем ей дар, кто-то из нас по традиции обратится к ней с благодарностью. И пусть в этом году это сделает Иван. Его она одарила милостью дважды. Так что выйди и расскажи всем о встречах с Матерью.

Бородач вдруг смутился, опустил голову. Но все же подошел к Мохнатой Брови.