«Ивановский миф» и литература

Хмельные, в звоне комарином
Ложились травы в полный рост.
И пахло, пахло кумарином
И таволгой — до самых звезд!
Птичата вырасти спешили —
Лететь, брести, куда взбрело.
Они порхали, мельтешили
И поднимались на крыло.
Так были милы их повадки,
Доверье в бусинках-глазах!
И, значит, было все в порядке
И на земле, и в небесах.

«Простота-то какая! — комментирует эти стихи автор очерка „Самоцветы Ивана Ханаева“. — Ясность — до прозрачности. И — доброта, любовь ко всему сущему. И — умиротворенность, радость, что „все в порядке и на земле, и в небесах“. И уж не знаю, по каким таким законам, но за этим благополучным кусочком мироздания, увиденным поэтом, вдруг встает вся земля — с ее нескончаемыми войнами, экологическими проблемами, человеческой злобой, нетерпением, насилием».

И еще одно стихотворение И. Ханаева, процитированное В. Сердюком, хотелось здесь напомнить. В нем замечательно выражено чувство собственного достоинства поэта, который и в малой своей известности благодарен судьбе за счастье петь свою и только свою песню:

Знатоку стихи покажешь —
«Чепуха, мой милый, сплошь.
Лучше Пушкина не скажешь,
Как Шаляпин, не споешь.
Кабы так же откололось!..» —
И покрутит головой…
А зачем мне чей-то голос?
Пусть хоть маленький, да мой.

Гражданское подвижничество В. Сердюка в литературе проявляется, между прочим, в том, что он не устает открывать новые литературные имена и включать их в свою художественную летопись. Именно Виталий Ефимович выхватил из самотека писем, присланных в газету «Рабочий край», письмо из Шуи со стихами никому неизвестной тогда Маргариты Лешковой. Уже первые попавшиеся на глаза стихи заставили, как вспоминал Сердюк в очерке «Уборщица с собачкой», «вздрогнуть» сердце:

Опять обожженные души
Ведет за собою гармонь.
Послушай, послушай, послушай…
Военные песни не тронь!
Еще не забыта блокада,
Не зажили раны во мне…
Не надо, не надо, не надо
Со мной говорить о войне!

Во многом благодаря помощи В. Е. Сердюка, увидели впоследствии свет два небольших стихотворных сборника М. Лешковой «Живая вода» (1973), «Листопад» (1990), в которых запечатлена высокая жизненная драма поэтессы. Маргарита Павловна Лешкова (1914–1998) — коренная ленинградка, родившаяся в артистической семье. Отец был известным актером, выступал на сцене Александринского театра. Долгое время он не знал о существовании дочери. Мать — балерина, дочкой интересовалась мало. Растили Риту добрые люди. Может быть, именно поэтому Маргарита Павловна рано поняла цену сострадания, милосердия.

В ленинградскую блокаду она была в числе активных защитников родного города. Узнав о беде, случившейся с отцом, который так долго не хотел знать о дочери, бросилась к нему на помощь и делала все, чтобы извлечь его из гулаговского капкана. В шестидесятые годы, спасая больного брата, приехала в Шую. Работала уборщицей на заводе. Эту странную уборщицу шуяне видели на улицах города чаще всего в сопровождении собачки Чарли…[339].

В маленькой Шуе к Лешковой пришла поэзия. Именно здесь возникла необходимость рассказать о себе, о любимом Ленинграде, о вечном страдании русской женщины. Она прекрасно понимала, что ее образ жизни, стихи, выглядевшие на фоне местной поэзии вызывающе элитарными, могут показаться нездешними, странными. Но, несмотря на это, Лешкова все с большей благодарностью относилась к городу, где, по словам В. Сердюка, «душа ее будто начала оттаивать, отходить, и то, что молчаливо страдало и мучилось, вдруг заговорило». Шуя стала поэтической родиной М. Лешковой. Появились замечательные стихи.