«Ивановский миф» и литература

Между прочим, абсурдность, явленная графоманской действительностью, дает пищу для постмодернистского взгляда на жизнь, который не редкость в современной литературе ивановского края. Более того, известный критик Д. Кузьмин, один из самых ярых пропагандистов новейшей молодой поэзии, в предисловии к антологии «Нестандартная поэзия. Поэзия и проза регионов России» (М., 2001) склонен поддержать тех, кто считает, что в Иванове существует особая ивановская литературная школа, где объединяющим фактором «служит опора на творчество обериутов, в котором каждый из участников школы выбирает свое: Игорь Жуков и Дмитрий Шукуров — метафизически нагруженную заумь Введенского, Виктор Ломосков, наиболее близкий по стилю к московскому иронизму 80-х, — незатейливый юмор Олейникова, Ольга ФЦ — лаконичный бытовой абсурд „Случаев“ Хармса; показательно и то, что в Иванове широко практикуются различные формы коллективного творчества — прежде всего, речь идет о творческом объединении „Три паровоза“, в рамках которого работает до десятка молодых авторов, не подписывающих свои тексты отдельно (вся проза „Трех паровозов“ выдержана в духе игрового абсурдизма, тексты фрагментарны, основаны на разговорной речи, разные авторские индивидуальности прослеживаются в минимальной мере)»[345].

В новой молодой поэзии ивановцев время и пространство, в котором пребывает автор, как правило, размыты. Пребываю там, где хочу и когда хочу, хаос — моя родина.

Эта посылка так или иначе присутствует в стихах Д. Бушуева и И. Жукова, хотя они и разные поэты. Первый ведет «игры с солнечным зайчиком» (название одного из стихотворений), когда

Зеркала искривляли предметы, троили лицо,
и пузырики мыльные радужно с визгом летали,
и на шелковой нити играло на солнце кольцо,
и, бесчисленно множась, пузыри сквозь него пролетали…

Все это происходит в темноте какого-то кабинета, в читальной каморке, где пахнет «дубовой корой, и настойкой коры спиртовой, и еще красным деревом» и где некий «одинокий барон повторяет у зеркала первую часть менуэта». А кончается эта вроде бы стилизация модернистского творчества времен Михаила Кузмина страшненьким штришком: герой болтает «ногами без тапок» в просвете окна, «золотое пенсне траекторит по дачам тепличным». Еще более смутно и нечленораздельно время и пространство И. Жукова с его явной ориентацией на «автоматическое» письмо. В стихотворении «Мафусаилу» об этом, впрочем, говорится довольно внятно:

Здесь женщины на месте возле сушек самовара
здесь порфабор вдовы а муж напротив
понять возможно что-нибудь в провинции родимой
лишь говоря на иностранном языке на эсперанто
мычаньем пассами немых иль козьим бе-е-е…

Представляя поэтическую книгу И. Жукова «Преимущество маленьких» (1992), Д. Бушуев писал: «Это мир пародийно-абсурдной реальности, театр для избранных, танец на бутафорских гробах в сопровождении оркестра даунов…».

Звуки этого оркестра мы расслышим в стихах и других ивановских постмодернистов. Вот, например, стишок В. Ломоскова «Детство» с подзаголовком (посв. папе):

На забор у нашей школы
Села птица.
За забором нашей школы — психбольница.

Чем не элегия дауна, отсылающая, кстати сказать, к знаковой для постмодернизма книге Саши Соколова «Школа для дураков»?