«Ивановский миф» и литература

Юность Авенира Ноздрина чем-то напоминает юность Алексея Пешкова. Тот же мещанско-рабочий исток, тот же бунт против «свинцовых мерзостей жизни» (М. Горький), та же тяга к странствиям, к знанию и самопознанию. Можно смело утверждать, что и ноздринское ощущение жизни запечатлено на страницах замечательной повести Горького «Мои университеты». Прочитаем, например, то место, где Горький говорит о своеобразном комплексе социальной обиды: «Самородок! — рекомендовали они (интеллигенты — Л. Т.) меня друг другу, с такой же гордостью, с какой уличные мальчишки показывают один другому пятак, найденный на мостовой. Мне не нравилось, когда меня именовали „самородком“ и „сыном народа“, я чувствовал себя пасынком жизни и, порою, очень испытывал тяжесть силы, руководившей развитием моего ума». Или другое место в повести Горького: ночь, Алексей Пешков наедине с собой в деревенской глуши. «Ночная мгла пронизана блеском звезд, тем более близких к земле, чем дальше они от меня. Безмолвие внушительно сжимает сердце, а мысль растекается в безграничии пространства, и я вижу тысячи деревень, так же молча прижавшихся к плоской земле, как притиснуто к ней наше село. Неподвижность, тишина».

Все это по-своему чувствовал и Ноздрин: обиду на «господ-интеллигентов», снисходительно относившихся к «сыну народа», контраст между вечностью и своим маленьким «я» (не отсюда ли космизм в ранних стихах Ноздрина?). Обоим было присуще желание вырваться за рамки социальных ограничений и утвердиться в своей личной значимости. Конечно, уровень таланта был разным. К тому же не следует забывать: Ноздрин начинал раньше, он в большей степени, чем Горький, человек восьмидесятых годов.

В Ноздрине до конца жизни сохраняется специфическая народническая закваска, которую он впитал в себя в пору юношеских исканий. Здесь не было крайнего народовольческого изгиба, присущего семидесятникам, но вместе с тем отсутствовала и жесткая партийная ортодоксия, характерная для революционных социалистов на стыке веков. Ноздринский выбор определяла вера в общенародное возрождение России, вступающей на путь демократических преобразований.

В конце 80-х — начале 90-х годов Ноздрин участвует в работе нелегального кружка, созданного в Иваново-Вознесенске Иваном Осиповичем Слуховским. Сюда входили также Е. Крестов, А. Кондратьев, А. Степанов и др. Вряд ли можно говорить о какой-то особой радикально-революционной направленности кружка. Преобладающей идеей здесь была идея саморазвития. Читали Лассаля, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Ренана, Джона Стюарта Милля. Декламировали Некрасова:

Иди к униженным,
Иди к обиженным —
Там нужен ты…

О кульминационном моменте в деятельности этого кружка Ноздрин в автобиографической заметке «О себе» рассказывает так: «Когда нам показалось, что революционный фундамент в городе заложен, то некоторые из нас, несмотря на всю конспиративность нашего кружка, решили свою деятельность перенести в деревню. Я и двое товарищей, Слуховский и Ларионов, отправляемся на Волгу в д. Жажлево, устраиваем там огород…, а на самом деле думаем проводить революционные идеи, как тогда мы их понимали, из идей Энгельгардта и Батищева, перемешивая все это с идеями Л. Толстого в смысле жития трудами своих рук…, а в общем все это было похоже на вспышку „хождения в народ“. Наша колония в чисто практическом смысле не удалась, а тут подоспела и жандармерия, и наша колония была разгромлена. Мы все были арестованы, но кару за это понесли небольшую»[103]. Кружок Слуховского перестал существовать в июле 1891 года. Отбыв под гласным надзором полиции несколько месяцев, Ноздрин уезжает в Петербург и живет там до 1896 года.

В своих воспоминаниях он явно преувеличил революционное значение кружка Слуховского, но был прав, подчеркивая, что этот кружок сыграл роль катализатора в пробуждении социального сознания в ивановском крае. У Ноздрина были все основания заявить: «В то время мы поднимали… целину никем не затронутых возможностей для трудовой и учащейся молодежи, способной жить не по-отцовски, а по-новому — более свободно и самостоятельно… Это был первопуток — экскурс в область законом запрещенного вторжения нашей критической мысли в область бытового консерватизма и религиозного окостенения»[104].