«Ивановский миф» и литература

Авенир Евстигнеевич Ноздрин (1862–1938) — имя, давно уже ставшее знаковым в «ивановском мифе». Председатель Первого Совета рабочих депутатов, родоначальник пролетарской поэзии, своего рода «дедушка революционного движения» в ивановском крае, сочувственно встретивший советскую власть и всячески содействующий ее укреплению, — таким предстает Ноздрин в различных энциклопедических справочниках и книгах, ему посвященных. И не только в них. Его именем названа одна из ивановских улиц. Среди монументов, поставленных борцам революции на берегу легендарной «красной» Талки, есть и памятник Ноздрину. Кстати сказать, последнее место захоронения Авенира Евстигнеевича, мемориальное кладбище старых большевиков, также содействует его имиджу почетного местного революционера, прославившего в своих стихах ивановский пролетариат, который, по словам В. И. Ленина, вместе с пролетариатом московским и питерским «доказал на деле, что никакой ценой не уступит завоевания революции».

Действительно, Ноздрин был одним из тех поэтов, общественных деятелей, которые не уставали подчеркивать, что ивановский край уникален по своей устремленности к социалистической демократии. Именно в этом плане он, как уже говорилось выше, воспринимал явление С. Г. Нечаева. И большевизму Ноздрин сочувствовал, считая, что он в решающий час истории откликнулся на глубинные чаяния широкой народной массы, связанные с желанием покончить со своей рабской долей. Однако надо сразу сказать, что социализм Ноздрина не может быть уравнен с большевистским социализмом по той простой причине, что в его мировоззрении, в художественном мироощущении так или иначе присутствовала идея личности как важнейшего фактора развития истории, и любой общественный строй, направленный на выхолащивание богатого человеческого содержания, ему был противопоказан. Начальной точкой здесь становилась личность самого Ноздрина, его раннее самоопределение в жесткой ивановской действительности.

Родившись в фабричном Иванове, Авенир Евстигнеевич, как и его литературные предшественники (Рязанцев, Нефедов, Рыскин), не был коренным пролетарием. В очерке «Как мы начинали» Ноздрин вспоминал: «Отец мой… был человеком грамотным, служил у мелких местных фабрикантов в качестве ярмарочного приказчика и за службу на фабрике у Е. С. Игумнова был награжден на Покровской улице домом, где он и сам пытался открыть свое „набойное“ дело, но неудачно; умер отец 44 лет, оставив меня по четвертому году.

В семье я был шестым, и к первым заботам моей матери, оставшейся после смерти отца без всяких средств, вскоре прибавилась еще одна забота — надо было ей отдать меня в школу. Уже шести лет я очутился у дьячка Магницкого, обучавшего меня славянскому языку и чистописанию»[100].

Далее — трехлетняя земская школа, учеба в граверной мастерской, работа на фабрике в качестве мастера-гравера «среднего калибра». Но, как впоследствии признавался Ноздрин, такая роль ему «улыбалась мало». Но как-то приспособился и тянул фабричную лямку более тридцати лет.

Ноздрин изначально не вписывается в представление о типичном рядовом рабочем, попавшем под гнет фабричного Молоха. Он вышел из семьи, дома, где любили книгу, обожали театр (сестры Ноздрина стали актрисами, да и сам Авенир Евстигнеевич в молодости мечтал об актерской карьере). Его беспокойная натура противилась жесткому однообразию фабричного быта. Юноша из Иванова рвался к знаниям, ему хотелось простора. Он хотел знать, как и чем живут люди за пределами родного села. А потому в 1885 году Ноздрин с тремя товарищами с котомками за плечами и посохами в руках очутились «на извилистых проселках деревень и на прямых, как стрела, аракчеевских саженьих дорогах, соединяющих города и села тогда еще богомольной, но уже ищущей новой жизни России»[101]. Было пройдено более двух тысяч верст. Результат в целом нерадостный. «За это время пешего хождения, — признавался Ноздрин, — я пришел к убеждению, что везде живется несладко, что жалобы рабочих и крестьян на свои житейские тяготы одинаковы, горечь жизни пьют они из одного ковша, черпают эту горечь из одного ямника»[102].