«Ивановский миф» и литература

С приездом в Иваново происходит значительное событие в личной жизни Колоколова: его женой становится племянница Авенира Ноздрина — Елена Михайловна. Быстро оказывается Николай Иванович своим в местной журналистской и литературной среде. Сотрудничает с газетами «Рабочий край», «Смычка». Возглавляет литературную группу «Встреча». Здесь тесно общается с людьми, которые станут для него самыми близкими друзьями. Это, прежде всего, Дмитрий Семеновский, которого Колоколов знал еще в пору учебы в духовной семинарии. Это и Ефим Вихрев, работавший в одно время с Николаем Ивановичем в «Рабочем крае». По-родственному близок стал Колоколову Авенир Ноздрин. Главное же — в Иванове открываются лучшие стороны литературного дарования Колоколова.

Сначала он заявляет о себе как незаурядный поэт, со своим особым мироощущением, со своим поэтическим почерком. В лучших стихах Колоколова, вошедших в книгу «Земля и тело» (М., 1923), привлекает особая языческая сила. Поэт уверен, что человек был и остается частью природы и, как бы сказал Есенин, открытие в душе «узловой завязи» природного и человеческого составляет миг земного счастья.

В желтом зное — желтые пчелы.
В ульях — желтый и теплый мед.
С елей льются, желтея, смолы.
Желт песок у озерных вод.
Медом пьяным июль настоян.
Медом пахнет в тяжелой ржи.
Знойно-сладкое и густое
Плещет в русла упругих жил.
И в крови — не поют ли пчелы?
И не медом ли влажен рот?
Мед и смолы… Лучи и смолы…
Смоляной и медовый пот…
Полдень сладко туманит бредом.
Явь одета в янтарный сон.
Лето медом, медвяным светом
Наплывает со всех сторон.
Счастье, счастье мое земное!
Пить тебя — не испить до дна.
Медоносным, душистым зноем
Грудь, как улей, полна, хмельна.

Никто, пожалуй, в тогдашнем Иванове не писал таких густых природных стихов. Они напоминали читателям черного фабричного города о том, что человек — сын земли, которая готова одарить при бережном к ней отношении медом жизни. Кровь человеческая в этом стихотворении поет пчелиные песни, откликаясь на материнскую ласку природы. «О, если б навеки так было!» Но драматическая подоплека этих стихов заключается в том, что ощутить «медовое» счастье жизни можно лишь в какое-то мгновение. Это нечто идеальное, чему противится ход реальной истории, которая все больше уходит от естественной природы в сторону противоестественного человеческого существования. Об этом рассказывает роман Колоколова «Мед и кровь».

Над главным своим произведением писатель работал с 1925 по 1928 год. Первая редакция романа печаталась в литературном приложении к газете «Рабочий край» в 1928 году. Затем в Москве роман дважды издавался в книжном варианте: в 1928 и 1933 годах. Потом о романе забыли и вспомнили лишь в середине 90-х годов. Вспомнили в Иванове. Благодаря стараниям доцента ивановского университета И. В. Синохиной в 2003 году роман переиздан в серии «Библиотека ивановских писателей». Причем переиздан в газетном, «ивановском» варианте, так как сверка изданий показала, что книжные варианты подвергались значительному цензурному вмешательству.

Нелегкая судьба романа определялась прежде всего остротой центральной проблемы «Россия и революция» и самим художественным способом ее решения. Далеко не сразу было понято то обстоятельство, что это не обычный социально-психологический роман, а роман-притча, роман-предупреждение. Даже Горький, благосклонно отнесшийся к роману, свел его смысл к однозначной идее победы революции над мещанством. «Этой книгой, — писал Горький, — Колоколов нанес меткий и сокрушительный удар мещанскому гуманизму, который, сочувствуя гибели единиц, считает естественным порядок жизни, основанный на истреблении людей»[184].

Горький по существу перетолковал роман Колоколова на свой лад. Образы обывателей, к которым автор относится весьма сочувственно, Алексей Максимович зачисляет в разряд ненавистного ему «зоологического» мещанства. Доктор Долгов под пером Горького превращается в идеолога «мертвого» гуманизма. Чекист Накатов становится бесспорно положительным героем, и т. д. Если же истолковать само название романа в горьковском ключе, то получится, что «кровь», понимаемая как большевистское насилие, справедливо перечеркивает «мед» естественной, природной жизни. Но то, что это явная натяжка, не согласующаяся с мироощущением автора, видно из процитированного выше стихотворения, где «мед» становится бесспорным символом счастливой жизни.