«Ивановский миф» и литература

…за городом яму копали,
Солдаты держали прицел.
Смотревшие люди рыдали,
Учитель их шел на расстрел.
В ответ на людские страданья
Он дал им последний урок.
(… … … … … … … … … …)
«За ваше жестокое дело
Прощаю», — солдатам сказал,
Глаза не закрывши, и смело:
«Стреляйте же», — им приказал.
И грянули залпом солдаты.
Учитель в крови весь упал.
Не зная цены той утраты,
Палач его тут закопал.
Но память о нем, несомненно,
Навеки жива будет в нас.
И, если сказать откровенно,
Его вспоминаем не раз.

Перед нами культурно-исторический документ, отразивший неприятие большой частью народа большевистской политики по отношению к церкви. Сама стиховая форма, напоминающая о городском мещанском романсе, в данном случае служит тому подтверждением. Жизнь и смерть о. Павла становится песней простого люда, рассказом-легендой, где мелодрама сочетается с нотой реквиема, с нотой скорбного восхищения.

Эта стихотворная запись свидетельствует о глубоких изменениях, происшедших в мироощущении Я. Надеждина, который (во многом под влиянием «Шуйского дела») все активнее склоняется к защите церкви от новых хозяев жизни. Надеждинские тетради становятся мартирологом русского православия. Здесь мы находим список загубленных при советской власти шуйских храмов, о чем говорят сами названия дневниковых записей: «Падение храма Спасителя» (18 мая 1930 г.), «Разрушение единоверческого храма» (17 июля 1932 г.), «Смерть соборного колокола и похороны врача А. П. Агапитова» (18 июня 1933 г.). Особенно интересна последняя запись. В ней соединены два события: снятие соборного колокола, любимца шуян, и трагическая смерть (самоубийство) одного из лучших шуйских хирургов. Тот и другой, по мнению автора дневника, были рождены для того, чтобы напомнить людям о «нравственном высоком долге». Тот и другой не подчинились диктату нового строя и потому подверглись «ярости отборной». Гибель колокола и врача подняла весь город: «Так всколыхнули Шую разом, / Что не окинешь толпу глазом». По сути дела, считает Я. Надеждин, это была демонстрация против власти, которая «гонит тех, / Кто нужен и любим народом».

В дневнике Я. Надеждина множество сюжетов, связанных с самыми жгучими вопросами двадцатых-тридцатых годов двадцатого столетия. В трагическом свете, например, предстает эпоха коллективизации. Ее Яков Павлович воспринимал как гибель Микулы Селяниновича — былинного символа русского крестьянства:

Старинный землероб,
Российский наш Микула
Теперь улегся в гроб,
Не вынес артикула.
Партийные маневры
Свели его на нет.
Не выдержали нервы
Великих этих бед:
Колхозная программа,
На кулака поход,
Диета по три грамма,
Весь хлеб — казне доход.

(9 сентября, 1931 г.)

Илья Муромец в дневниковой записи от 16 сентября 1929 года, послушав крестьян, на которых накатила коллективизация, приходит к выводу: «Крепостное право действует. // Оно снова воротилося».

С записями, где действуют герои народного эпоса, в надеждинских тетрадях органично соседствуют современные частушки:

Вставай, Ленин,
Вставай, дедко.
Задавила пятилетка.
Вставай, Ленин,
Вставай, милый.
Кормят нас опять кониной.
Ленин встал, махнул руками,
Что же делать с дураками.

(Записано 21 февраля 1931 г.)

Фольклорный пласт в рассматриваемых тетрадях Надеждина неотделим от очерково-публицистического материала в стихах. В записи «На злобу дня» (16 апреля 1930 г.) мы найдем своеобразное подведение итогов правления большевиков и широкое обозрение современной жизни в разных ее сферах. Начало: «Тринадцать лет царит над Русью / Преступный большевистский класс, / И мы должны признаться с грустью, / Что так Батый не мучил нас». Далее — о положении рабочих в фабричном краю: «От изнурения открыв рот, / Фабричные клянут работу / И говорят: будь проклят тот, / Кто взял о фабриках заботу». Взгляд на деревню: «Мужик донельзя огорчен / Колхозным, варварским подходом, / Что вновь на рабство обречен, / Прельстясь гадательным доходом». О служащих: «Служилый люд живет безвольный, / Задерган, как на почте кляча, / Всей жизнью очень недовольный, /Со злобой служит, чуть не плача».