Иволга будет летать

— Ош тогда проходил практику в пожарной службе. А его Марина летела в том горящем катере, который спас Денис. Он провел почти неуправляемую машину над половиной города, едва не сбил шпиль переполненного вокзала и против инструкции посадил пылающий катер всего в какой-то полусотне метров от спасстанции, где работало больше сотни людей. Если бы он врезался в здание… Однако он не врезался, и Ош и его товарищи успели сбить пламя. Катер не взорвался, Марина и еще семь пассажиров остались живы. Стоило ради них рисковать разрушить вокзал с семьюстами пассажирами — скажешь, нет?! Алгоритм скажет — нет, и еще кое-кто из начальства сказал нет, но так как Марина — дочь замначальника генштаба, и дядя Сева всегда за своих горой, служебное расследование против Дениса закрыли. Потом, устыдившись, даже дали «белое крыло».

Абрамцева чувствовала, что ее трясет. Она говорила и не могла остановиться.

— Ош в тот день выглядел почти так, как ты сейчас: взбудораженный, нервный, как в пекле побывал — да там и было пекло! Не только пассажиры — все были не в себе: крики, суета, истерики, смех сквозь слезы. Один Абрамцев держался, будто ничего особенного не случилось. Ни следа волнения или усталости: успокаивал женщин, помогал спасателям. Потом стоял в стороне и курил — как из комнаты отдыха на крыльцо вышел. Дождался, пока катер отбуксируют, и только потом ушел в медчасть. Тогда я увидела его в первый раз. Тогда же, наверное, и влюбилась. Упросила Смирнова под каким-то предлогом познакомить нас… Мои восхищенные взгляды Дениса забавляли; ему было скучно и непривычно жить совсем одному, и тяжело давалось сходиться с людьми — а я сама крутилась рядом. Не думаю, чтобы он любил меня хоть минуту; может, надеялся полюбить — но не смог. Наверняка тут есть моя вина: я не смогла дать что-то важное для него… Мы прожили вместе десять лет, но я так и не поняла, что, и до сих пор не понимаю. Единственное, что я могла для него сделать — не мешать ему работать. По-своему, он, наверное, хорошо ко мне относился, но ему всегда было не до меня. Глупо было на это обижаться. Но я обижалась, не могла не обижаться. А теперь все закончилось вот так. Для Дениса — закончилось, а нам всем жить дальше, пытаться сохранить то, что можно сохранить. Я стараюсь думать только об этом. Но, думая так, будто совершаю преступление…

Ей хотелось заплакать, но слезы не шли. Электронные часы беззвучно отмеряли секунды, оставшиеся до рассвета.

Давыдов поднялся с дивана, собираясь подойти, обнять, но, словно почувствовав что-то, тяжело опустился обратно на мягкое сиденье.

— Твоей вины тут ни на грош: это судьба. Рок, — тихо сказал он. — Ерундовое врожденное увечье, сломавшее детскую мечту, может быть, тоже пустяковую — но тем самым сделавшее ее невероятно значимой. Годами Дэн спорил с судьбой ради самого спора, боролся ради борьбы. Этот спор завел его сюда, на Шатранг, в проект, успех которого однажды должен уничтожить нашу профессию: сначала станет ненужным наше мастерство, как пилотов — даже здесь. А потом станем ненужными мы сами. Десятерых летчиков заменит один контролер-оператор искина, как в автопарке десятерых водителей заменяет один диспетчер и дежурный механик, который проверяет настройки автопилотов. На некоторых планетах Содружества, где атмосфера спокойна и нет интенсивного движения, системы полного автопилотирования самолетов уже широко используются. Наши искины сейчас играют роль штурманов, но передать им функции пилота — относительно несложная задача. ИАН — следующий шаг, огромный шаг в развитии систем автопилотирования и жирная точка в споре Дениса Абрамцева со всем миром и самим собой. Этот спор был глупым и ненужным с самого начала, но вне его Дэн себя не видел; просто не хотел видеть — он ведь был упрям невероятно. Это в нем с юности не изменилось. — По лицу Давыдова пробежала тень. — В конечном счете, он боролся уже против самого себя. Знаешь… Когда мы случайно встретились на секторальной пересадочной станции и он позвал меня работать на Дармын — мы тогда набрались, как черти. И разговаривали, наверное, двенадцать часов подряд.

— Ты прежде не упоминал об этом.

— Не упоминал. Он много разного мне тогда наговорил, о чем потом, думаю, жалел. Меня потрясло уже то, что он вообще так надрался: прежде я ни разу не видел его сильно пьяным. ИАН убивал его, разрушал внутренний стержень — однако он даже не думал о том, чтобы уйти. Эта работа была как раз ему по плечу, ему и никому другому, и он считал себя обязанным ее делать. Но в глубине души ненавидел то, чем занимался. Видел в наших искинах едва ли не личных врагов, и оба они, что Волхв, что Иволга, чувствовали это. — Давыдов помолчал; повертел стакан с бренди в руках и снова поставил на место. — Не вини себя за то, что у вас ничего не вышло: ни одна женщина, ни одно лекарство не смогло бы сделать его счастливым. За годы на Земле и в экспедиционном корпусе он так и не разобрался, чего хочет. А здесь его душу забрал, сжевал и выплюнул ИАН.