Ивритская классика прошлого века

Своею рукою! —
Так гордость велела.
Разорвана нить и мосты сожжены

своею рукой.

В сердце радость запела.
Так гордость велит.
Нож торчит из спины.

Из сборника «Нево»

«Лишь о себе рассказать я смогла…»

Лишь о себе рассказать я смогла.
Сжался мой мир, будто мир муравья.
Так же, как он, я и ношу несла,
так же, как он, надрывалася я.

Путь муравьишки к вершине желанной

долог, мучителен, труден вдвойне.
Ради забавы рука великана
все его чаянья сводит на нет.

Так же и путь мой – слезы и песни,

страх и молитвы Высшей Руке.
Что ж ты позвал меня, берег чудесный?
Что ж обманул ты, огонь вдалеке?

«Столько доверия в сердце моем! —…»

Столько доверия в сердце моем! —
Не испугаешь его листопадом,
благословит любые преграды —
осени плач за окном,

ветра бессилье, вечности мощь…

Сердце доверчиво, дальний ты мой!

«В сердце сад есть заветный…»

В сердце сад есть заветный,
ты вселен в заветный мой сад.
Заплелись твои ветви,
глубоко твои корни лежат.

Не смолкает, не стынет

в сердце до ночи птичий галдеж.
Это сад мой, и ты в нем
сотней жаворонков поешь.

«Все сказала я. Срок настал…»

Все сказала я. Срок настал
виноград давить —
или душу.

Кровь течет,

как вино.
И вопит немота.
А ты даже не слушал.

Письмо

Все хорошо.
Секрет храню навеки
про счастье, что открылось и ушло.
Готова руку целовать я человеку,
что обижал и будет впредь мне делать зло.

Но вдруг в тиши —

есть миг жестокий, грубый,
есть миг, взрывающий покой и сонный плен,
когда мне хочется, чтоб затрубили трубы
и Страшный Суд свершился на земле.

Сосед

Его не видя, все же знаю точно
о том, что он вблизи, я не одна,
и бережет от ужасов полночных
квадратик света из его окна.

О, только бы мне знать, что кто-то рядом —

невидимый, но явственный, как свет,
и это знание – защита и ограда,
ладонь на лбу, прохлада и привет…

Иная печаль

Отодвинулись мгла с синевою,
дни и ночи ушли далеко.
Я устала. Глаза закрою,
посижу, отдохну немного.

Пелена чужбины упала,

и придвинулся вдруг безотчетно
образ тот, что во мне погребала
память дней и ночей бессчетных.

За борьбу, за сверканье стали —

ты прости! Мы запомним отныне,
что касанье иной печали
ранит больно, и память не стынет.

«Моя хрупкая радость! Цветочек…»

Моя хрупкая радость! Цветочек,
что взрастила с таким я трудом
на тяжелой безжизненной почве,
на пустынном наделе моем.

Моя хрупкая радость! Жестокий

тот закон мне известен давно:
если слез проливаешь потоки,
не создашь и росинки одной.

И дорога мне эта известна,

и другой уже не повстречать:
вспоминать, создавая песни,
вспоминать, грустить и молчать.

«Книгу Йова раскрыла, читаю о нем…»