Из давних времен Христианской Церкви

И от сожалений при чтении или слушании других поэм, переходили к иного рода чувствам, меньше всего приличным учащимся юношам. Они изучали с истинным удовольствием, что «боги суть путеводители и покровители страстей», и выводили отсюда заключение, что «быть порочным дело похвальное». Они с явным интересом выслушивали или читали о том, как Юпитер принимал все виды для обольщения женщин, превращался в орла по неистовой любви к фригийским отрокам», как «весело пировали боги, смотря на то, как подносят им вино бесчестные любимцы Юпитеровы». Все это им казалось «образами». – (Григорий Богослов, там же, стр. 175).

Рассказы о Юпитере, «громовержце и прелюбодее», с необыкновенной силой «увлекали» языческих юношей. Все подобные места в поэмах даже «с удовольствием заучивались». И тех, кто «с удовольствием» заучивал все это, называли «мальчиками, подающими добрые надежды». (Августин. Исповедь, кн. 1, гл. 16).

А результат получался тот, что юноша разжигал в себе похоть «как бы по указанию бога». (Августин, там же, гл. 16).

«Не так, не так нужно относиться к этим поэтическим повествованиям», твердили себе, наоборот, юноши христианские, изучая в школах те же поэтические творения. (Августин, там же, гл. 13).

Они читали и изучали их с мудрой осторожностью, на одном в произведениях поэтов останавливали свое внимание, от другого же отвращали свои взоры. Они в этих произведениях «не на всем подряд останавливались умом, но когда идет рассказ о делах добрых мужей и их изречениях, то старались возбуждать в себе любовь к ним, соревновать им и как можно старались быть такими же. А когда у тех же поэтов речь шла о людях злого нрава, то юноши давали себе зарок избегать подражания им, как бы затыкали уши, как делал Одиссей, чтобы предохранить себя от песней сирен». Потому что христианские юноши помнили правило: «привычка к словам негодным служит некоторым путем и к делам такого же рода». Они отдавали дань уважения изяществу и красоте языка поэтических произведений, но при этом «не хвалили поэтов, когда они злословили, насмехались, представляли влюбленных и упивающихся или когда они полагали счастье в роскошном столе и сладострастных песнях». Они старались забывать о том, что поэты рассказывали противонравственного о борьбе богов между собой, причем брат оказывался в раздоре с братом, отец с детьми, дети в войне с родителями. В особенности христианские юноши отвращались от того, что поэты рассказывали «о прелюбодеяниях богов, любовных похождениях и явных студодеяниях опять же тех богов и преимущественно главы их – Юпитера», находя, что у поэтов нередко встречались в этом отношении рассказы о таких делах, которые «и о скотах без стыда не стал бы рассказывать иной». (Василий Великий к юношам. Твор. его, т. IV, 348).

Так неодинаково относились языческие и христианские дети к изучению греческой и римской словесности. Первые не только ценили художественную сторону, но и увлекались содержанием, а вторые, ценя изящество формы, с критическим тактом относились к содержанию. Великим соблазном для христианских юношей, да и для языческих тоже, при изучении изящной литературы было то, что после изучения поэтов классической древности им казался язык священного писания не изящным, слабым, варварским. Один из христианских великих мужей, получивших блестящее образование в школах того времени, сам сознавался, что для него переход от чтения поэтических классических произведений к чтению Св. Писания был весьма нелегок: «Начиная читать пророков, говорил он, и меня ужасала необработанность языка, и думал я, что виной этого не глаза (сам читавший), а солнце (св. писание). Бывала и другая беда от пристрастия к поэтическим писателям древности: христианин хотел поститься и молиться, а между тем рука невольно тянулась к Плавту». (Блаж. Иероним. Письмо к Евстохии. Творения его в русск. перев. Том I, стр. 131–132).

Нужно было перенести много борьбы с самим собой, чтобы, наконец постигнуть внутренние и безмерные красоты св. писания и не зачитываться сладкозвучными поэтами. Истинный христианин, конечно, всегда достигал этого.