Из дневника. Воспоминания

Сейчас, именно сейчас, все деятели типа Михалкова – Тельпугова²³ жаждут, чтобы в печати появился какой-нибудь протест Солженицына против Запада. Того же домогается давно и Союз писателей, и Федин.

Разумеется, Солженицын не хочет, чтобы его роман публиковался в «Гранях». Он об этом давно говорил. Но ведь «Лит. газета» не напечатает протеста в обе стороны: против КГБ, переправляющего наши рукописи в НТС (вот комментарий к последнему процессу!), и против «Граней». Останется лишь одна сторона.

Я спросила, что же сделал Твардовский, чтоб выяснить, кто такой Виктор Луи и почему ГБ переслал рукопись на Запад.

Оказывается, ничего. Написал докладную Демичеву²⁴ о телеграмме. И все. И теперь неистово требует от Ал. Ис., чтобы тот «доказал свою «советскость»» и «не подводил «Новый Мир»».

И тут я поняла, что надо и чего не надо. Я сказала, что односторонней телеграммы не надо ни в коем случае, двустороннюю не напечатают, а надо требовать прежде всего рассмотрения действий КГБ и Виктора Луи. И подлинности телеграммы.

Я очень сама была смущена своим ответом. И вдруг по его лицу – благодарному, осветившемуся – я поняла, что попала в точку.

– Спасибо вам, – несколько раз говорил он, появляясь и исчезая в течение дня, – я вам так благодарен.

И еще взял у меня для личного письма к Твардовскому заглавие одной дурацкой детской книжки «В какие игры играют тигры».

– Мы-то ведь не тигры, – сказала я, – зачем нам играть в эти подлые игры?

23 апреля 68. Вчера приехал снова Ал. Ис. Опять – торопежка, мелькание, вихрь. Опять новое письмо – которое он сам отнес в «Литературку» и в «Литературу и жизнь» Поздняеву²⁵.

Приехал рано и ждал, когда я встану, чтоб показать. «Здесь ничего нет поэтичного».

Я прочла.

За это время случилось вот что: выяснилось, что в «Times», в «Literary Supplement», отрывки из «Ракового корпуса» напечатаны в переводе с перевода. И второе: в «Моndе» известие, что какой-то итальянский издатель выпустил русский текст анонимно и присвоил себе все права и все переводы – что-то уже недоступное нашему пониманию.

По этому поводу А. И. написал письмо в «Лит. газету», «Лит. Россию», «Unita» и «Monde» очень благородное, в котором протестует против самоуправства иностранных издательств, говорит, что они загубили уже «Ивана Денисовича» спешными переводами, загубят теперь «Раковый корпус», и требует, чтобы все переводы и русские экземпляры считались действительными только с его визой; в заключение напоминает, что речь идет не о торговле, а о литературе.

Я вполне разделяю его бешенство; помню бешенство АА [Ахматовой] по поводу издания Струве; собственно – по поводу ошибок в «Поэме», устроенных Амандой…²⁶ и по поводу проделки с заглавием моей повести²⁷. Но я, в отличие от него, не верю в действие письма.

Нашему начальству оно не понравится, потому что там нет протеста против печатания на Западе вообще, а только против качества переводов; а тех спекулянтов разве остановишь?

Он умчался советоваться, переделывать, перепечатывать и пр. Вечером мне сказал:

– Зашел в ЛГ – к счастью, Чаковского²⁸ не встретил. Что бы делать было – я ведь не мог бы подать ему руки.

Сегодня с утра умчался передохнуть в Переделкино – «еду досыпать» – не спал ночь. Сколько еще будет таких ночей!

За ним с утра зашел Можаев. Удивительно привлекательное лицо, глядишь – и сразу веришь. И рядом на них хорошо смотреть, они как-то очень подходят друг к другу – может быть потому, что у обоих очень русские лица.

Ал. Ис. все беспокоится, не компрометирует ли он К. И. своими наездами в Переделкино. Поручил об этом спросить у Деда. Я Люше говорила, что об этом и спрашивать нечего, что в гостеприимстве Дед тверд и не отречется. Она все-таки спросила. Он ответил:

– Я подлецом еще никогда не был.

24 мая 68. Здесь классик. Он гениален не только в литературе. Добился того, что не он пошел на таможню, а, в назначенное им время, таможенники пришли к нему; и так с ними умело говорил, что все дело обернул против них же! Уленшпигель, да и только!²⁹

6 июля 68. Десять дней, обливаясь потом, теряя листки, писала статью против «Лит. газеты»³⁰.

Со сна не сбивалась, молодец, зато все остальное безумное делала: например, один раз на мелкие клочки разорвала 10 страниц – сослепу, – и пришлось писать заново.

11 июля 1968. Внезапно явился классик. Впрочем, я ждала его или письма. К счастью, я была отпыхтевшаяся.

Восторга нет (я уже избалована), но виза есть и кое-что ему, видно, по душе.

Сказал, что сначала был смущен самой мыслью о моем выступлении («мы связаны»), но потом понял, что моя статья шире, чем он, что это не защита его, а важнее, что это нужно.

(– Ваше свойство: переводить понятия из области мнимой ясности в область настоящей ясности.)

Замечания крохотные.

Ноге лучше; от Мичуринца дошел свободно.

Переделывает главы о Сталине в «Круге». (Я их и так любила.)

30 июля 1968. Тревога растет – в мире, в сердце. Сегодня я уже не спала ночь.