Из двух зол (СИ)

Когда они отхлынули от Уолтера, держать его было уже не надо: он лежал, раскинув руки, весь покрытый мелкими каплями холодного пота, и дрожал. По его щеке стекала тоненькая струйка крови. Он больше не кричал, и по всему было видно, что то самое долгожданное облегчение наступило: всё страшное осталось позади.

Роджер небрежно отер нож о голое бедро и сунул его за набедренную повязку.

— Близнецы, отнесите его назад. Ральф, ты остаёшься здесь, я знаю, какой тебе был отдан приказ. Генри, работать.

Роджер был бы и рад отправить с Уолтером только одного из близнецов, но не мог. Слишком нерасторжимы они были. Никто больше не звал их по отдельным именам, они были «близнецы» или «Эрикисэм», и никак иначе. Роджер предполагал, что никто в племени даже не различает, кто из них на самом деле Сэм, а кто Эрик. Лично он сам не различал их никогда. Комичные в своём единстве, делившие еду, дежурства, наказания и постель, они давно слились в представлении племени в единое целое. И, кажется, они были единственными на острове, чьи отношения не были ни болезненными, ни жестокими, ни унизительными. Роджер назвал бы это настоящей любовью, если бы верил в настоящую любовь. Максимум, на что он сам был способен — это его чувства к Генри. Жестокость, собственничество, власть и боль. Особенность Генри, его уникальность была в том, что ему всё это нравилось.

Близнецы ушли. Один из них нёс бессознательного Уолтера на руках, но Роджер не знал, кто именно. Его теперь интересовал Ральф.

— Какой приказ отдал тебе Вождь? — спросил Роджер тихо, смерив взглядом согбенные спины малышей, трудившихся на плоских грядках со съедобными растениями и пряными травами.

— Присматривать за малышами на огороде.

— Верно. А что насчёт Седрика?

— Не кормить и не поить, — спокойно ответил Ральф.

— Ты выполнил приказ? Учти, врать бессмысленно.

— Нет. И мне незачем тебе врать, ты не Вождь. Это не твой приказ.

— Почему ты не выполняешь приказы Вождя?

— Он не мой Вождь. К тому же, я не выполняю приказы, которые, совершенно очевидно, никому не несут пользы, только вред.

— Что же ты сразу не сказал, что не станешь выполнять приказ, потому что считаешь его нелепым?

— О, извини, — Ральф сузил глаза, — в момент разговора Джек тыкал мне гарпуном в горло. Говорить я не мог.

Роджер смерил его ненавидящим взглядом.

— Плохо тыкал, — сразу стало ясно, что он имеет в виду. От Роджера трудно было ожидать чего-то другого: тыкать надо было насквозь.

Ральф отвернулся, не желая продолжать разговор. Конечно, Роджер доложит Джеку о нарушении приказа сразу, как тот вернётся. Ральф, само собой, надеялся оставить свой проступок в тайне, но его подвёл Уолтер: раз Ральф привёл его к Роджеру из умиральни, значит он был там и виделся с Седриком. А, зная Ральфа, можно предположить, если виделся, то и кормил. Рассчитывать на пощаду ни со стороны Джека, ни, тем более, со стороны Роджера было невозможно, и Ральф морально подготовился к тому, что завтра сечь на палаточной площадке будут его.

Он не ошибся: вечером, как только охотники вернулись из лагуны с богатым уловом, Роджер отозвал Джека в сторону. В честь удачной рыбалки Вождь велел закатить пир и объявил, что завтра День Отдыха. Малыши-одиночки вместе с Ральфом занимались готовкой, охотники, заранее начав праздновать, пили из скорлупок сок перебродивших фруктов, их малыши сидели при них. На палаточной площадке было шумно, и Джек, уставший после целого дня тяжёлого труда, решил, что их с Роджером никто не услышит.

Когда Роджер отозвал его в сторону, Джек вскинул руку, останавливая его на полуслове:

— Это подождёт? Я устал. Пойдём со мной, все заняты едой, нас никто не увидит.

Роджер кивнул и направился за ним в пещеру.

Они спали давно. Ещё до того, как Джек сообразил, что для удовлетворения нужд можно использовать Ральфа. Но это было не так, как с Ральфом и не так, как с малышами. Джек и Роджер были наравне, менялись к обоюдному удовольствию, позволяя друг другу расслабиться и забыться. Отношениями их редкие ночи вместе назвать было нельзя: Роджер был привязан к Генри, и если уж он вообще был способен на чувства, то только к нему. А Джек и не нуждался в чувствах. Происходящее между ними никогда не портило их крепкой дружбы, становилось отдушиной и ни к чему не обязывало. Проведя ночь с Джеком, Роджер возвращался к своим мальчикам, а в особенности, к Генри, а Джек — к непокорному и гордому Ральфу, которого надо было каждый раз укрощать, как строптивого жеребца.

Роджер всё же вернулся к разговору, когда они уже отдышались и оделись. Джек расслабленно полулежал на ворохе листьев, его рыжие волосы, снова отросшие до лопаток, растрепались и окружали размалёванное лицо.

— Тебе не мешало бы помыться и раскраситься заново, — хмыкнул Роджер, собирая длинные волосы в тугой хвост на затылке. Он редко срезал волосы, и теперь они отрасли до середины спины, спутанные, густые, обрамлявшие его загорелое лицо с грубыми, жёсткими чертами, они придавали ему демонической, жутковатой, болезненной красоты.