Из джунглей (СИ)

   Если Аши станет верно служить Хагиме - вдруг она сделает его вампиром? Лучше никакого посмертия Аши не надо. Лучше ему пропасть совсем, без следа, как росинка на солнце, как былинка в огне - только не надо благословения Хагимы.

   У Аши другая дорога.

   Аши входит в свою деревню. Все, кто не в поле - на него косятся.

   Аши замечает: у одного соседа - ситох, у другого соседа - ситох. Не был Аши дома всего-то несколько дней, а у Хагимы сторонников изрядно прибавилось. А около кумирни, где статуэтка Лалая стояла под деревянным навесом - теперь статуэтка Хагимы. Яркая, раскрашенная. Блестит на ней алое платье, горят алые ленты. Рядом, на подставке, блюдечко стоит, запеклась в нём бурая кровь, мухи кружатся. А Лалай теперь на солнце стоит, в сторонке, ничем не покрытый.

   Лалай отцу Аши не помог, хотя его жрецы молились несколько ночей. Всех коз у семьи Аши забрали, но отец умер. Не любит Лалай Аши, и отца его не любил. Бывает. Всем богам угоден не будешь. Может, надо было проколоть щёки камышинкой, подвесить к ней цветы, сходить так к его храму? Наверное. Но отец не смог бы, а Аши не пришло в голову. Что теперь рассуждать - поздно.

   Но стало Аши Лалая жалко. На солнцепёке стоит, мисочка рядом пустая и цветочная гирлянда на шее засохла.

   Аши шляпу снял, поправил торчащую соломинку, надел Лалаю на деревянную голову.

   Сказал, молча - но божество услышит: я на тебя зла не держу. Ты - бог, даже люди делают только то, что хотят. Но на жаре без шляпы целый день стоять тяжело, я по себе знаю.

   А две женщины глядят на Аши, поджав губы. Ничего не говорят, но глядят неласково, даже с укором. И у одной на лбу ситох.

   И Аши вдруг чувствует на своём лбу голое место. Как мишень для пули или стрелы. Можно его ситохом закрыть, спрятать.

   А можно не закрывать. Но тогда не на что обижаться, если в это место чем-нибудь попадут.

   Аши трёт лоб, идёт быстрее.

   У плетня рядом с загоном мать разговаривает со старой жрицей Чритаки. Устала жрица, белое платье покрыто пылью, цветы в седых волосах вянут, лицо осунулось и чернота под глазами. Всё лицо опустилось вниз: веки набрякли, уголки губ опустились, щёки опустились. Земля жрицу к себе тянет.

   Средняя сестрёнка режет траву у дома, чтобы освободить тропинку. Прислушивается. Видит Аши, бросает слушать, бежит вперёд.

   И старые женщины оборачиваются. Улыбаются - будто земля сильно тянуть перестала.

   Аши сестрёнке пару браслетов надевает, как заговор от смерти. Но ничего не говорит, только улыбается, когда она визжит от восторга.

   - Шорша, - говорит Аши, - хочешь голубое платье? Как лоскуток неба в чистом колодце?

   Вспыхивают у сестрёнки в глазах золотые искры, и улыбка на тёмном лице - яркая, зубы белые, как кипень. Но старые женщины вдруг мрачнеют.

   - Не надо ей голубого платья, - говорит мать. - Не надо ей стекляшек на запястья. Не надо ей хихикать, как мартышки в кронах.

   Сестрёнка теряется, смотрит на мать, смотрит на жрицу. Жрица смотрит в землю, говорит сипло:

   - Не надо ей голубого платья. Не надо хихикать. Не надо блестеть глазами. А то придут солдаты правителя - солдаты Хагимы придут - и сделают так, что не сможет она хихикать. Никогда.

   Аши сжимает кулаки.

   - Что тут случилось? - говорит он. - Что случилось за эти несколько дней?

   Мать хочет сказать сердито - говорит виновато:

   - Твой отец любил Чритаки. И тебе она послала буйволов. Соседи завидуют. То нам не на что было горсть проса купить, а то варим молочные тянучки, сыр сохнет на нашей крыше. Ты блюда и кувшины в городе продал? Видишь: купили у тебя кувшины и блюда, опять Чритаки денег даёт. Вроде и ремесло у тебя, а вроде и...

   - Чем у меня не ремесло? - удивляется Аши. - Разве людям больше не нужна медная посуда?

   Мать качает головой.

   - Отец твой всё... Такой же, как ты, был. Все чеканщики пускают по краю простой узор. А мой покойный Гамид и ты, как он - что вы делаете? Вашу посуду покупают не ради того, чтобы воды налить или насыпать риса. Ради птах, тигрят и цветов, ради пустяков, ради благословения Чритаки. Так все говорят.

   - Люди завидуют, - тихо говорит жрица. - Если людям запретить радоваться, они начнут завидовать. Берегись, юный чеканщик. Будешь выбивать узор на новом блюде - делай его попроще.

   - А ты зачем говоришь так? - спрашивает Аши растерянно. - А если Чритаки перестанет смеяться и заплачет - что тогда будет?

   Жрица качает головой.

   - Чритаки плакать не умеет. Когда солдаты правителя пришли в храм - она смеялась. И потом смеялась, когда плакали её слуги. И в костре будет смеяться, если правитель исполнит угрозу и бросит её в костёр.

   Аши говорит, тихо и зло:

   - Он не посмеет обидеть богиню.

   Жрица возражает:

   - Если ему Хагима велит, он всех нас прикажет удушить нашими же потрохами. Что может Чритаки? Разве она кого-нибудь защитит? Разве она себя защитит? Вчера ночью в храм приходил вампир, выпил кровь из моей младшей сестры - а Чритаки не перестала смеяться. Больше она ничего не может.

   И мать говорит: