Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Оставленные на открытом солнце, они невероятно смердели. Французы устроили здесь скотобойню, внутри же самой церкви поместили мясную лавку. Вдоль её стен на широких, плохо отёсанных полках лежали разные части мяса, а на паникадилах и на вколоченных в иконостас огромных длинных гвоздях висели разделанные туши. Поглазев на представленное изобилие, Овчаров взял Акулину за руку и поворотил оглобли. Слабый ветерок разносил зловоние гнившей требухи далеко по околотку, и, зажавши нос, он ускорил шаг. Акулина не отставала.

В конце улицы Овчаров свернул налево, и, пройдя выжженными пустырями, они оказались на Тверском бульваре. Тамошний дух был не лучше. На высаженных вдоль бульвара деревьях, которые не успел вырубить и пустить на растопку неприятель, в одном исподнем болтались повешенные тела тех, кого французы посчитали поджигателями. Об этом говорили надписи на надетых на шеи приговорённых досках.

— Пойдём отсюда, Акулина. Домой уж пора! — поторопил девочку Павел. Та не сопротивлялась. Увиденное испугало её.

Возле Кремля он наткнулся на объявление, вывешенное оккупационными властями, за подписью военного губернатора столицы маршала Мортье.

«Пункт 1, — прочитал он. — Русской московской полиции предписывается наистрожайше исследовать и немедля донести, кто из русских были зажигателями Москвы, и, составив подробные списки, лично тех ко мне представить».

«Видел уж я их на Тверском бульваре», — подумал Павел и продолжил чтение:

«Пункт 2. Исследовать, по какой причине гражданские чиновники не являются к своим должностям».

«Ежели кто к должности своей явиться и пожелал, — усмехнулся Овчаров, — так присутственные места, поди, все сожжены, а хранившиеся там дела заместо галок и ворон без помех летают по улицам, выброшенные как ненужный мусор. Посмотрим, что дальше пишут».

«Пункт 3. Разыскать причину, почему из окрестных деревень крестьяне не привозят на московские рынки для продажи жизненных продуктов?»

«А ты плати им звонкой монетой, а не бумажками фальшивыми, тогда, может, и привезут!» — покачал головой он и оторвался от чтения.

— Как погуляла, Акулина? — поинтересовался Пахом, едва они показались на пороге.

— Ой, дядинько, стока всяво повидала! — с полными смятения глазами воскликнула девочка.

Выросшая в деревне и никогда не видевшая большого города, она оробела в Москве. Её пепелища и развалины, повешенные, раскачивавшиеся на ветру, перевернули её детскую душу, а посещение генерала Сокольницкого и Воспитательного дома убедило, какой важный и влиятельный господин её дяденька.

— А это что за узел?! — кивнул на стоявший посредине комнаты внушительный холщовый мешок Павел.

— Дык сержант Брюн с гусарами приходили и сызнова для Акульки подарков наволокли.

— Понятно… — протянул Овчаров и встряхнул мешок. — Не сносить тебе, Акулина, обновок, — помахивая узлом, провозгласил он. — На, разбирай, а мы с Пахомом в свою горницу пойдём, — отдал он мешок девочке и вышел в коридор, настойчиво призывая мастера последовать за собой.

— Вот, сержант вашему благородию ешшо записку оставил, — достал из-за пазухи свёрнутый пополам лист гравёр, закрывая дверь их новой мастерской на засов.

Овчаров развернул бумагу и пробежал текст глазами.

— Брюно пишет, что его эскадрон готовится к выступлению, посему не надеется вновь свидеться с нами. Что ж, на войне мы люди подневольные, — задумчиво изрёк Павел, усаживаясь на стул.

Известие от Брюно озадачило его. «Ежели эскадрон, где служит сержант, всамделишно выступает из Москвы, стало быть, и другие французские части могут последовать за ним. А ежели сопоставить сии вести с появлением новых укреплений и пушек на валах… Да, в таком разе Бонапартий собирается зимовать здесь или, что тоже вероятственно, оставив гарнизон в Кремле, выступит из Москвы. Надобно к полковнику де Флао наведаться, наверняка он что-нибудь знает», — вглядывался Овчаров в окна возвышавшегося против Арсенала дворца.

Несмотря на униформу драгунского капрала Молодой гвардии и правильную французскую речь, караул не пустил его внутрь, и он с трудом уговорил гренадера Старой гвардии послать за адъютантом маршала. Полковник де Флао вышел к нему скоро, однако вид имел хмурый, к разговору «по душам» нерасполагающий.

— Прошу извинить за причинённое беспокойство, полковник, но караул наотрез отказался меня пропускать, — завидев идущего к нему де Флао, поспешил оправдаться ротмистр.

— Да, месьё Офшарофф, теперь у нас строгости. В Кремль перестали пускать, что уж говорить о дворце, где помещается император!

— А я к вам с вопросом. Не знаю, правда, с чего начать… — делано смешался Овчаров, но де Флао ободрил его:

— К вашим услугам, месьё Офшарофф! Задавайте свои вопросы без стеснения!

— Вы, верно, знаете, что во время экспедиции в Колоцкий монастырь к нам прибилась девочка, сирота.

— Я её даже видел пару раз.

— Так вот. Гвардейцы, сопровождавшие меня, оказывают ей покровительство и не далее как сегодня принесли ей подарки и оставили записку, которая меня, признаться, изрядно смутила. Не изволите ли взглянуть?