Из любви к тебе

Каждые выходные – трудные. Звонки про боль, про невозможность получить помощь, разговоры с женами, мужьями, зятьями, друзьями, объясняющими подробности их мытарств, с попытками найти выход и обезболить хоть как-то. Каждые выходные я произношу в телефон привычный для меня текст про то, что такое обезболивание по часам, а не по требованию; объясняю, на какой нормативный акт ссылаться при вызове скорой, чтобы обезболили; обещаю постараться помочь и пла́чу, потому что помочь не могу, а в ответ на том конце провода слышу слова благодарности просто за то, что сочувствую, слушаю, отвечаю, пла́чу вместе с ними.

Это очень страшно – все время быть внутри горя. Перестаешь верить в то, что бывает простая счастливая жизнь без рака и боли.

* * *

В воскресенье телефон разрывается прямо с утра.

Умирает девушка, которая сама отказывается от помощи. Ну а что делать, если отказывается? Все равно помогите… Вот это трудно. Человек отказался лечиться, отказался от медицинской помощи. Она поверила экстрасенсам (господи, когда же уже этих псевдознахарей будут судить за причинение вреда здоровью?!), которые пообещали вылечить. Главное, сказали, не обращаться к врачам. Она держится изо всех сил. Не обращается. Обратились ее обезумевшие подруги. У нее боли, асцит[32], одышка, а она как зомби, сидя (лечь давно уже не может из-за отеков), говорит: все хорошо, ничего не надо, уйдите. Уходим. Потом экстрасенс, видимо, сжалился, сказал, что от медиков не нужно ничего, кроме морфина и кислородного концентратора. И на том спасибо. Всё организовали. Честно говоря, больше ничего уже и не было нужно… Утром она ушла во сне. Очень красивая, очень молодая, и, если бы мы все больше знали о помощи в конце жизни, я уверена, последние пару недель своей жизни она могла быть счастливой, могла бы не страдать, могла бы… Но не получилось. Наше невежество открывает двери для самой разнообразной человеческой мерзости.

Еще одного пациента везут домой умирать из другого города. Подняли все связи… Его ждут лучшие клиники. По его состоянию и по медицинским документам ясно – клиники уже не нужны. Нужен покой, нужна жена рядом, обезболивание и понимающий опытный врач по паллиативной помощи. Но в нашей стране знакомства решают всё. Он умирает один, в реанимации одной из больниц, не дожив до утра. Так договорились. Родственники выставлены за дверь (ни поручения Президента, ни федеральный закон не работают, если дежурная смена решила иначе). Их просят уехать, и теперь они будут думать, что он умер не от того, что так развивалась болезнь, а от того, что они не смогли сделать все необходимое… Это самое страшное – остаться на годы с таким грузом вины.

Можно ли это изменить? Можно. Нужно честно говорить с пациентом и родственником о прогнозах. Нужно ввести в стране такой документ: индивидуальный план ведения паллиативного пациента. Тогда говорить станет легче. А если честно говорить трудно, то надо честно молчать. Только не врать. Нельзя врать, если причина вранья – не польза пациента, а собственная трусость.

Сегодня уходит еще один мужчина. Уходит очень тяжело. Мог бы уже уйти. Но рядом любимая жена. Как только он чуть-чуть успокаивается и дыхание его становится реже, она трясет его, просит открыть глаза, посмотреть на нее, просит не уходить. Она не может его отпустить. Она не спит с ним рядом уже двое суток. Совсем. Он в одноместной палате. Медсестры организовали ей чай, раскладушку, но она сидит и держит его за руки. Говорит: я все понимаю. Спрашивает: он умирает? Мы киваем. А она просто не может его отпустить… И разве можно тут вмешиваться? Сейчас вся работа дежурной смены уже с ней, а не с ним.

Еще в одной палате есть бабушка: она все забывает, потом концентрируется на какой-то одной грустной мысли и все время плачет. Хочу домой. Или не хочу, чтобы меня выписали. Хочу жить или не хочу укол. И я говорю медсестрам: девчонки, ну простой же рецепт, вы вывезите ее в холл, где все время жизнь, не оставляйте ее в палате с этими навязчивыми мыслями. В холле все время движуха, суета, люди, звуки – она и не будет даже успевать плакать. Вывезли. Вроде довольны все – бабушка крутит головой и не плачет. Вот это я понимаю, паллиативная помощь!

А в другую палату привезли пациента, который месяц провел в реанимации. В белых стенах и кафеле, на белом белье, под белой простыней, глядя на белый потолок, среди людей в белых халатах. И тут вдруг к обеду угощают всех арбузом, он смотрит на арбуз долго-долго и так тихо и сипло говорит: «Какой красный…»

И параллельно происходит еще масса всего. Жизнь, где ругаешь сына за то, что он не сделал уроки, а потом вспоминаешьнаших молодых пациентов и затыкаешься. Где радуешься, что будут выходные с мужем в Тбилиси. Где знаешь, что на даче мужики делают новый сарай, и все папины «шурупы-плоскогубцы-гвозди-бечевки-и-это-нельзя-выкидывать-пригодится» будут теперь лежать аккуратно по коробочкам, как он любил.