Из любви к тебе

Вообще в сны я верю. Верю в то, что в них масса советов, ответов и решений; верю в те, что сбываются и предсказывают события; верю в те, что отражают переживания прошедшего дня; и верю, что это просто-напросто наше совершенно бездонное человеческое сознание выдает что-то из своих космических глубин.

Но вот о чем я сегодня подумала. Мне все эти сны очень мешают. Интересно, конечно, но поднадоело уже на пятом десятке. Сколько можно?! И я точно знаю, что мне не только под утро сны снятся. А все время – по пять-шесть заходов за ночь.

Сегодня, например, снились морские звезды с щупальцами, как у осьминога, они ко мне приклеивались, а я их отрывала от себя, больно, противно, обидно, страшно до слез. И они повсюду, эти звезды. Даже в магазинной тележке для продуктов. Я туда помидоры кладу и рис, а мне оттуда в пальцы прямо лезут щупальца эти. И еще сегодня же во сне планета Земля накренилась и изменила форму, стала как папайя, ну и, соответственно, изменились скорость и траектория вращения. Надо выяснить, понять: почему. Собирается конференция. Никакой Греты Тунберг. Ученые, все серьезно. Не знаю, зачем там я. Организатор вроде. Короче, выясняется, что когда-то весь мусор решено было свозить в ту часть планеты, которая и так человечеством уже загублена. Весь-весь. И бетон, и пластик, и старые, начала XX века, автомобили, и мобильники, и старые телики, и пакеты Tetra Pak, и битую стеклянную посуду. И несмотря на посадку деревьев в другой части планеты, несмотря на рост рождаемости и, соответственно, увеличивающийся вес взрослеющего молодого населения планеты, эта мусорная часть все равно сильно тяжелее. И нас всех в ее сторону перекосило. И мы летим из-за этого мусора куда-то не туда и не с той скоростью. И надо что-то решать. Не решили пока. Завтра, может, досмотрю.

И еще про новый вид водных существ, которым для жизни хватает даже того объема влаги, которая остается в щелях на полу. И сегодня же грустный и очень тяжелый сон про детей, которые стоят у забора, ко мне спиной. Забор высокий. Они одеты тепло, как будто на них сразу много всякой одежды, один слой поверх другого. Разного возраста мальчишечки и девчонки. От трех лет примерно до пятнадцати. Им туда очень надо, за этот угрюмый забор. А я не могу помочь, никак. И даже не могу понять, с какой стороны я их вижу, где я в этой картине. А они мужественно стоят и ждут, не плачут. Молчат. А я плачу от бессилия.

Хочу, короче, изобрести таблетку от снов. Они отдыхать мешают.

* * *

Я люблю, когда отдохнувшая голова занята теплыми чудесными детскими воспоминаниями. Как я пришла из школы, классе в четвертом, почему-то грустная и уставшая, забилась под одеяло в родительской кровати, свернулась там, поплакала от тоски, вдыхая мамин запах с подушки, и уснула. Проснулась уже совсем вечером и услышала тихие голоса на кухне. Родители и сестра копошились там с ужином и говорили шепотом. Очевидно, решили, что я заболела и уснула от температуры, берегли мой сон. Мама всегда говорила: спит – значит, выздоравливает. Я лежу, слушаю их, уже не плачу, а улыбаюсь. Счастливая. Какое-то только в детстве доступное ощущение безопасности, уверенного покоя, нерушимого домашнего счастья.

Или как мама однажды увидела, что я читаю в ванной и там же в ванной, между двумя полками, прячу тоненькую стопочку писем. Она подошла вплотную ко мне, и я подумала: сейчас протянет руку мне за спину и вытащит эти письма. Я напряглась. А она притянула меня, прижала к себе мою голову, обняла, поцеловала в волосы и сказала: «Ты влюбилась, девочка моя, это прекрасно, обязательно эти письма сохрани. Навсегда-навсегда. Будешь показывать своим детям». Потом вышла и минут через двадцать принесла мне маленькую черно-белую с резными краями фотку коротко стриженного мальчика в рубашке с таким старомодным воротом, с длинными уголками. На обратной стороне аккуратным школьным почерком было написано «Вере на долгую память от С.».

Я все сохранила. И свою стопку писем, и фотографию влюбленного в маму С.

* * *

Так много сейчас везде мотаюсь, и на московские хосписы времени остается мало, поэтому каждый приезд в один из них – это событие. Иногда приезжаешь в трудной ситуации, когда надо помочь, – и уезжать не хочется, так там все хорошо.

Хоспис в Царицыно занимает часть Царицынского парка со старыми деревьями, с массой тенистых дорожек, с обновленными беседками, лавочками, с фонтаном-дождем – смотришь на него, а у тебя вода шелестит у уха.

И внутри хосписа – уютно, не страшно и по-домашнему. Порадовалась, что были доделаны вещи, о которых говорили в предыдущие визиты, – может быть, не самые главные, но все-таки очень важные для каждого хосписа. Дверь в часовенку больше не заперта на ключ, более того, этой двери теперь просто нет, сделан вход-въезд, и часовенка всегда открыта для посетителей. Из комнаты для прощаний сделан выход на улицу, который можно открыть изнутри ключом, чтобы, если стало невмоготу и хочется поплакать, можно было выйти в тот самый Царицынский парк с шелестящим фонтаном-дождем и поплакать вдоволь и без стеснения.