Из любви к тебе

И счастье не в работе, а в понимании того, что я – существую. Я дышу. Я – часть. Счастье знать, что где-то существует эта планета китов, которым нет дела до чиновников, выборов, дедлайнов, чатов, реформы ПНИ… Боже, да все эти слова просто смешны и непроизносимы там, на той планете! Мы просто рождаемся и умираем, а киты, скалы из зеленой и розовой яшмы, водопады, камни, сосны, приходящая на нерест рыба – это все живет, и живет, и живет… И это счастье.

* * *

Вряд ли кто-то забудет этот год – 2020-й.

«В каком году это было? В двадцатом или в тридцатом?» Нет, все мы в старости четко и безошибочно будем отвечать: «Пандемия? Это в двадцатом!» Такое не забывается. Мы сможем забыть, в каком году у нас родились внуки или когда появилось новое значение у слова «обнуление», но карантин и то, как мы его переживали, – из головы не выветрятся и не забудутся.

Я буду помнить эти обманчиво красивые симметричные цифры – 2020 – еще и потому, что именно в этом году побывала на другой планете. В обстоятельствах, которые позволили иначе увидеть и оценить себя, ценность своей жизни и Жизни вообще, осознать разом собственную важность, беспомощность и малость и увидеть совсем иной ответ на этот чертов вопрос: зачем? Зачем?!

Шантарские острова – это в Чумиканском районе бесконечного Хабаровского края. Это планета китов. Таких огромных, что, когда плывешь с ними рядом, увидеть их целиком – охватить взглядом от края верхней челюсти до кончика хвоста – просто невозможно. Приходится поворачиваться вслед за китом, словно рядом проходит целая подводная лодка.

Мимо меня проплывали гренландские киты, самые крупные на Земле млекопитающие. То есть, как и я, эта стотонная громадина в муках рожает своего ребятенка, кормит его своим молоком, как я кормила своих детей, оберегает от опасностей. Громадина, больше любого известного науке динозавра, которая живет, возможно, более двухсот лет и хорошо помнит время китобоев и гарпунов, когда в Охотском море забивали до двухсот особей в день. Тридцатисемиметровые зверюги, которые очень осторожно относятся к судам и лодкам, пугаются звука пролетающего дрона, потому что он похож на шум мотора, стараются избегать контакта с людьми и жить там, где вероятность наткнуться на группу туристов ниже, чем на стаю смертоносных косаток.

В бухту Врангеля эти медленные и толстые (красивые какой-то завораживающей красотой, как сумоисты) инопланетяне приплывают, чтобы пообщаться, погреться и почесать о скалы свои черные спины. Косатки тоже нередко приплывают следом и перекрывают китам выход из бухты. Так эти хищники учат тут свою молодежь охотиться. Косатки сильно меньше гренландского кита, и они просто врезаются на большой скорости ему в бочину своей мощной челюстью и башкой, потом отплывают и снова врезаются, как торпеды, ломают под шестьюдесятью сантиметрами китового жира ребра, и киты захлебываются собственной кровью, которая наполняет легкие, и умирают. А косатки сжирают из этой стотонной туши только нежный и вкусный язык, весом тонны в две. Местное фуа-гра. И оставшиеся девяносто восемь тонн еще долго плавают на поверхности.

Именно эта особенность – из-за огромного количества китового жира гренландские киты не тонут после гибели, а продолжают плавать на поверхности и остаются видны китобоям – позволила мореплавателям назвать «гренландцев» the right whale – правильные киты.

Китобои убивали, пока хватало сил, и только потом возвращались за глянцевыми черными тушами и тянули их на буксирах к берегу. А на берегу, на острове Большой Шантар, стояли огромные бочки, в которых плавили жир. Жир этот использовали для того, чтобы освещать масляными фонарями улицы европейских столиц, еще из жира варили мыло, а из китового уса делали женские корсеты, а мясо – ели.

Я помню, как папа рассказывал, что в войну это мясо – примерно как говядина с рыбным запахом – можно было купить по всей стране.

Вечное наше стремление доказывать, что царь зверей, самый жестокий и кровожадный хищник из всех – это человек. Царь, который спокойно и методично истребляет и жрет китов, даже если невкусно, опасно и убийственно для планеты. Просто потому что он главнее.

Кажется, после недели на планете китов мне стало наконец-то ясно, почему эти древние гиганты иногда совершают суицид – выбрасываются на берег и медленно и мучительно умирают. Потому что отчаянье и безысходность. И только в смерти освобождение. Потому что даже за двести с лишним лет жизни они не могут понять: зачем? Зачем мы, живущие на планете Земля, так упорно и кровожадно гробим жизнь, не китовую и не свою, человеческую, а Жизнь вообще.

Что мне запомнилось больше всего? Что встает перед глазами? Не знаю. Всё сразу. И местная лайка Харт (не «твердый» – hard, а именно heart – «сердце»). И местные скупые на слова мужики. И вид из окна бани на скалы и море. И звуки китов. И водянистая желтая морошка. И звук рынды в лагере: звенит, значит, надо идти обедать, а пока не звенит – нечего тереться у костра. Быстрее не будет.