Из ниоткуда в никуда

Договорились на вечер, у него дома. Всю дорогу от Южного автовокзала до конечной на Вторчермете (той, что на Селькоровской), я пыталась представить, какую реакцию мне от него ждать: печаль, радость, безразличие или что-либо еще? Как я должна себя вести? Выдать все с порога или выждать подходящий момент? Что делать после? Остаться или сразу уйти? Голова просто разрывалась от вопросов.

Я рассчитала в голове все возможные варианты и подготовилась к любому раскладу. По крайней мере, мне так казалось, пока я не оказалась на месте. Когда Петр открыл дверь, все тут же вылетело из моей головы. Его внутреннее и внешнее состояние значительно отличалось от того, что я видела в последний раз. Он снова был бодр и весел, носил аккуратную бороду, усы с завитыми концами и стильную прическу с выбритыми висками. Шрамы уже так не пугали, а даже наоборот придавали его внешности загадочности. Теперь его лицо хранило хоть и трагичную, но историю.

Он проводил меня в гостинную и усадил на диван.

– Прежде, чем ты поведаешь мне, зачем ехала в такую даль, можно я поделюсь с тобой моим сном?

– Конечно, давай.

– Просто он был настолько сильным, что мне не терпится кому-нибудь его рассказать.

– Я уже слушаю, ну.

– В общем, еду я один в каком-то вагоне, то ли поезда, то ли электрички. Куда еду – не знаю. За окном только белый туман. Вдруг чувствую как кто-то подошел ко мне со спины. Оборачиваюсь – смотрю, Дмитрий стоит. Думаю: «Вот борзый, духа самому хватило прийти». Меня даже затрясло всего от гнева. Уже хотел встать и затеять драку, а он мне такой кладет руку на плечо и говорит: «Петь, можно с тобой посижу немного?». Я хоть и спал, но даже во сне немного опешил. Кивнул, пододвинулся к окну. Он сел рядом – светлый такой, улыбается и молчит. Не знаю, сколько все длилось, может минуту, может час. В какой-то момент он просто резко встал и сказал: «Все, мне пора. Прощай, Петя». Я тоже встаю, хочу пойти с ним, а он только головой мотает, мол, тебе еще дальше ехать. Так и вышел на станции, а меня дальше отправил. И, представляешь, проснулся, а внутри какое-то чувство странное, слишком светлое. И никакой внутри злости и обиды за то, что он со мной сделал…

Петя не успел договорить. Я придвинулась к нему поближе и уткнулась лицом в широкое плечо. По щекам, как всегда, полились слезы.

– Эй, ты чего? – растерянно произнес он.

Но я так и не смогла признаться, что на самом деле случилось с Дмитрием. И стало как-то все равно. Почему Соня и Дмитрий умерли? Куда пропал Феликс? Чем Петр заслужил свои шрамы? Я не знаю. Жизнь никогда не дает ответы на, казалось бы, простые вопросы.

XIX. В никуда

Многоокий улей на улице Мелькоровской горел теплом и холодом в каждой стеклянной фасетке. Черный предупреждающий сигнал играл только в соте шестого этажа.

Я набрал на домофоне две студеные цифры и выжидательно вслушался в тоскливую песнь гудков. На том конце провода было ноль реакции. Дождавшись случайного странника, владеющего заветным магнитом, я прошел до кнопочной копии динамика, чтобы выслушать песнь еще раз.

Большой брат под куполом неотрывно смотрел с потолка. Пришлось ждать очередного случайного странника. Стальная дверь пригласила в идеальный мир человеческой геометрии: прямоугольный пролет, проем, почтовые ящики. В длинном холле все шесть грузчиков спали – ждали нажатия на выпуклый круг.

Я поднялся и нащупал проводник очередного глашатая. Лондонские мотивы Бенджамина Холла ненадолго разбили тишину. Но того было мало, чтобы призвать хозяйку. Крючковатый нос пригласил его опустить – я поддался. Поддалась и тридцать шестая, ведь она оказалась открытой.

Внутри умер свет, хоть выколи глаза. Манящий маячок для мотылька мигал только в дальнем конце. Сомнений не было – то оставленное кем-то послание. Но чтобы его прочесть, следовало раскалить стекло на потолке. Я так и сделал. В электронных чернилах распознались новороманские знаки. Но лучше бы эти страшные строки остались неправдой:

ПРОСНИСЬ, ВСЕ ПРОИСХОДИТ НАЯВУ

Флейман тревожно оглядел комнату: чисто выбеленная, она казалась ужасающе пустой, чтобы быть жилой. «Зеркало, нельзя подходить к зеркалу», – заевшей пластинкой крутилось в его голове.

Стало страшно выходить из комнаты. Покружив немного загнанным в клетку зверем, Флейман взял подушку и лег в позу эмбриона на кровати. Стала накатывать дремота. И он верно бы уснул, если бы не нахлынул ужас с новой силой.

Флейман знал, что он не в силах избежать то, что он должен увидеть за отражением. Встав, он медленно зашагал в коридор. В зеркале отразилось изуродованное страхом лицо. Но надо было преодолеть себя и открыть дверцу шкафа-купе.

Смерть еще никого не красила. Посиневшее тело Василисы висело все в том же бежевом платье с галстуком-бантиком и черных капроновых чулках. Темно-зеленые глаза налились сгустками крови из лопнувших капилляров. Аккуратные тонкие губы рдели красным и без алой помады.