Из Ночи и Хаоса

– Мой отец никогда ничего мне не передавал. Ни свою корону, ни богатство, и уж точно не передал бы самого «преданного» слугу, который у него когда-либо был. У них были очень сложные отношения, но он действительно заботился о Морган, по-своему. Он никогда бы не захотел, чтобы она досталась кому-то другому, тем более мне.

Сердце бешено колотилось в груди, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не добавить к сказанному что-нибудь еще. Я и так уже заболтался, позволил эмоциям затуманить разум. Речь получилась дерьмовой. Гейвен постучал по столу, а выражение его лица совершенно не изменилось, но он знал – он знал. Внутри я кричал, отчаянно желая, чтобы мой гнев, ярость, которую я всегда подавлял, были услышаны. Мой отец никогда не хотел никого из нас, но моя мать хотела. И, конечно, он уступил ей. Беллисент была единственной, перед кем он всегда преклонялся, о чем бы она ни просила.

Гейвен наконец вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Тогда почему, скажи на милость, она требует встречи с тобой?

Я поднял руки.

– Понятия не имею.

Он втянул носом воздух.

– Ты знал, что у нас в Эндире есть несколько наполовину смертных? И на четверть смертных тоже. От некоторых из них мы чуем ложь. Однако, как ни странно, мы не можем почувствовать ее в других. Я полагаю, это одна из тех черт, которые не всегда могут передаться по наследству.

– Боюсь, я не из тех, кто унаследовал эту черту, к вашему счастью. Никто не сможет распознать мою ложь.

Он приподнял бровь.

– Интересно. Тогда заставь меня поверить, что твои слова – правда.

– Все, что я тебе сказал, – это правда.

Гейвен кивнул, отодвинул свой стул и встал.

– Хорошо, король Руари Эмед, – так мне следует называть тебя?

Мои плечи напряглись. Я вернул столицу своему народу, но фейри Альбирии не считают меня королем. Пока что.

– Просто Руари.

– Что ж, Руари, пойдем выясним, чего Морган хочет от тебя.

* * *

Зловоние поразило меня раньше, чем наступила темнота. Гейвен повел меня вниз по винтовой лестнице в туннели под замком, в то время как мои стражники ждали меня в совещательном зале. Он нес мерцающий факел, который отбрасывал танцующие тени на гладкие каменные стены и освещал его серебристые волосы. Следует признать, что, несмотря на незаинтересованность, которую я проявил к Гейвену, мне было любопытно узнать, что Морган хотела от меня. Я бы не приехал сюда в разгар восстановления Альбирии, если бы не был заинтересован, и я был уверен, что Гейвен это заметил.

Я сказал ему правду о том, что мы с Морган никогда не были близки. Да, иногда она делала что-то для меня и моих братьев и сестер – по просьбе моего отца, – ухаживала за детьми и не более того. Она присматривала за нами, когда он был занят встречами, а у моей матери кружилась голова, что случалось довольно часто. В любом другом замке это была бы работа служанки, но Оберон навязал ее своим самым преданным стражам. Иногда я задавался вопросом, пытался ли он таким образом держать нас всех под контролем.

Но Морган никогда особенно не любила меня, а я – ее. Когда Морган смотрела на меня, я чувствовал ее гнев, как будто она обвиняла меня в ловушке, которую устроил для нее мой отец. И я предположил, что отчасти это было правдой. В рассказах говорилось, что «первая беременность моей матери сделала его лицо таким бледным, какого не было ни у кого другого». Он был в ужасе от того, что может произойти. Зачатие казалось ему чем-то чудовищно неправильным, а после он боялся, что роды нарушат связь между душой Беллисент и ее чужим смертным телом.

И поэтому он порол Морган, пока королева мучилась от схваток. Это был его жестокий способ выплеснуть сдерживаемый ужас, и он не останавливался, пока не узнал, что моя мать пережила роды.

Вздохнув, я последовал за Гейвеном вниз по ступенькам. Морган редко разговаривала со мной в последние несколько лет. Я действительно не мог представить, чего она хотела от меня сейчас. Эта встреча была не для того, чтобы выразить соболезнования. В конце концов, Морган ненавидела моего отца даже больше, чем я.

Мы спустились по лестнице, и Гейвен свернул в коридор, наполненный затхлой вонью и туманом. Наши ноги стучали по каменному полу. Мы продвигались дальше в темноту. На следующем повороте Гейвен сдвинул факел влево, и тот осветил ряд зарешеченных камер.

Все они были пусты, кроме одной. Раздалось шарканье ног – и пара грязных рук схватилась за прутья. Когда мы приблизились, в поле зрения появилось женское лицо. Серебристые волосы свободно рассыпались по плечам. Морган была одета в простую льняную тунику – за все годы, что я ее знал, никогда не видел ее ни в чем, кроме доспехов.

Это было первое, что застало меня врасплох.

Но потом меня покорили ее глаза – эти мерцающие серебристые глаза.

Глубоко посаженные под густыми нахмуренными бровями, они были мне знакомы больше, чем мои собственные. Ее глаза блуждали по мне, изучая, оценивая, – она смотрела так, сколько я себя помню. Мои руки напряглись, но, затаив дыхание, я сохранил невозмутимое выражение лица.