Из осажденного десятилетия

внутренний ландшафт, совершенен и завершён,

страшен.

внутренняя утопия, тайна смерти скрыты во мне,

бесконечный театр в круговерти теней,

скрипят мои шестерёнки и пружины мои влажны,

я вращаю время в этом древнем городе

от солнца и до луны.

я есть реальность.

я есть однообразие.

я есть мир.

я есть городские часы, и город, и власть над людьми.

открой городские часы.

пойми городские часы.

уничтожь городские часы.

MISSING LINK

нет меня, нет меня.

я – потерянное звено.

я не связана с этим миром. во мне темно.

вот – огромный космос, стоящий вокруг стеной,

нависающий надо мной,

и я медленно падаю, словно в глубокой воде;

я, раскинув руки, кружусь в пустоте.

я – потерянное звено, я не связана здесь ни с кем,

каждый из рождённых безнадёжно глух,

беспросветно нем,

каждый из рождённых умрёт и исчезнет,

растворится в космической бездне,

нет меня.

нет меня.

никогда меня нет.

я плыву в течении тысяч лет,

я не чувствую своего лица, не чувствую рук и ног,

каждый из рождённых беспомощен,

одинок.

но зачем-то находится тот,

кто поднимает клинок.

кто говорит: ничего нет вернее сердца,

кто говорит, что туман рассеется,

кто говорит: идём,

я покажу тебе ветер, траву и камни,

кто берёт за плечи тёплыми живыми руками,

кто обещает вместо космоса небесную синеву,

я смеюсь и не верю, потому что такого не случается

наяву,

но я поднимаю руки и паутину рву.

и взрываются старинные часы на башне,

и оседает пыльная взвесь,

и я исчезаю, и нет меня больше здесь,

и, исчезнув, я смеюсь,

цепенею,

пою,

живу.

Я ХОЧУ ДОМОЙ

Я хочу домой.

Я очень хочу домой!

Там – потрескавшийся асфальт и пух,

летящий над головой,

там – зелёные лавочки, где бабушкам можно присесть,

там – панельный дом двадцать шесть,

рыжеватый, выгоревший, усталый,

в доме – фиолетовое одеяло

и большая плюшевая гусеница Мурзик. И летний зной.

Я хочу домой.

Я очень хочу домой.

* * *

Маленькая девочка сидит у стены,

у неё в груди – колючая ржавая железяка,

маленькая девочка сидит у стены,

не шевелится, не говорит, глаза у неё темны,

да не трожь её, неживая всяко.

Маленькая девочка сидит у стены.

Маленькой девочке в августе двадцать пять.

У неё от таблеток – цветные объёмные сны,

в которых она всегда умеет летать.

Маленькая девочка сидит у стены,

маленькая девочка уткнулась в колени.

У неё – четыре работы и две войны,

в которых она ничего не изменит.

Пахнет так, как будто яблоко здесь гниёт.

День июньский от зноя течёт и мается.

Девочка сидит. Железо в груди у неё

колется, болит и не вынимается.

* * *

Я хочу домой, говорю. И можно бы взять билет,

доехать – пятьсот километров и ночь в дороге.

Но я сижу у стенки, не выключая свет,

подтянув к подбородку ноги.

Я до сих пор не люблю темноту. Рука сведена.

Воспоминанья кусают, едва лишь копнуты.

Мама, почему, когда я плачу одна,

ты не придёшь из соседней комнаты?

* * *

Я хочу домой, я очень хочу домой,

там такой троллейбус рогатый ходит, смешной,

рядом с домом – вишенка, посаженная мной.

Крышки погребов (прыгнешь – и гулкий звон),

распадается связь времён,

шестьсот двадцатый микрорайон

летом сочен и ярко-зелён.

Серые головы одуванчиков – дунешь, и полетят.

Дома – мама, папа и брат.

Вкусно пахнет жареная картошка.

Тошно мне, Господи, тошно, как же мне тошно.

* * *

Дома нет для тех, у кого железо в груди

(прозвучало так, словно – «бога нет»).

Потому что кто с раной своей – тот всегда один,

даже если его любит весь белый свет.

Потому что такую дырку – не починить,

и колючее, ржавое, острое – не убрать,

потому-то пуповиною вьётся нить

(даже если тебе в августе двадцать пять)

в то кошмарное, детское, когда ты плачешь одна,

потому что накричали, поймавши на баловстве,

а мама – в соседней комнате, и походка её слышна,

но мама не подойдёт погладить по голове.

* * *

А в Днепре вода темна, холодна, чужда,

забирай заботы-печали мои, вода,

забирай тоску, одинокость мою бери,

и прогорклую обиду, что там, внутри,

все горит, печали мои храня,

всю обиду на тех, кто не любил меня.

Забирай, вода, и с ним уходи,

и колючее железо в моей груди.

* * *

Я сижу у стены, от лампочки – жёлтый остров

света посреди темноты, и тени легки.

…А на самом-то деле – любили, и очень, просто

даже взрослые часто ужасные дураки.

За пятьсот километров – дома – тихо. Рассвет живой.

Мама поднимается – кашу варить на завтрак.

Можно взять билет – и прямо даже на завтра.

Я хочу домой.

Я очень хочу домой.

ДОЛИНОЮ СМЕРТНОЙ ТЕНИ

* * *

Правь меня, режь меня, тонок нож твой, рука тверда,

не люби меня, не жалей меня, моя радость, моя беда,

так последний патрон в висок, не догонишь, не

обойдёшь,

так распахнуты рёбра мои, принимая нож.

Моя радость, держи меня, нажимай сильней,

если это – любовь, то я раньше ничего не знала о ней.

Возьми меня в дочери,

Возьми меня в сёстры,

Возьми меня в матери,

А в жёны – не надо.

* * *

Веди меня к солнцу,

Держи мою руку,

Глаза открывай мне,

А больше – не надо.

* * *

спрячься, зализывай раны, зубы ощерь,

раны проходят – а значит, пройдут и эти.

кто не спускался во тьму подземных пещер,

тот ничего не знает о свете.

* * *

Не отдам тебя ни зимнему холоду, ни чумному ветру,

не отдам тебя ни чёрному рву, ни ночному гостю.

Господи, какие между нами чёртовы километры,

что влетают мне в позвоночник, как горячие гвозди.