Из осажденного десятилетия

Господи, какие между нами чёртовы тучи

обманутых ожиданий, нарушенных обещаний.

Только смерть позади лежит – и кто сможет лучше

верить, любить, тянуть из песков зыбучих,

чем тот, кто прошёл насквозь через ад песчаный?

* * *

Шрам на левом запястье горит, открывается, жжёт.

И кто скажет про нас «любовники», тот солжёт,

ибо это страшнее страсти и больше любви,

это жуткое братство замешано на крови,

на текучей влаге, хлещущей из груди,

на огромной смерти, лежащей у нас позади,

ибо те, кто убил друг друга, ближе друзей,

прорастает кожа в кожу и тает в ней,

потому сейчас тяжело и понятно молчим.

Два горячих нутра, смешавшись, станут одним.

* * *

Возьми моё тело, лечи мою душу

целительным лезвием, острой прохладой.

Возьми меня в дочери,

Возьми меня в сёстры,

Возьми меня в матери,

А в жёны – не надо.

* * *

…и отныне никто мне не страшен,

и даже я себе не страшна,

ветер начинается во степи, слышен крик грачиный,

не боюсь ни клинка, ни яда, ни мертвечины,

ибо я прошла через смерть и стою одна,

ибо ныне я больше, чем женщина и мужчина.

Я была расколота – ныне стала цела,

тонкий нож продлевает линии на ладони,

ветер громче становится, плачет, кружится, стонет,

поднимаются в небе серой волной вороны,

и отныне я – это я,

и дороги мои студёны,

но, идя долиною смертной тени, не убоюсь зла.

У меня в рюкзаке есть компас, и я знаю, куда иду.

Я люблю растворимый кофе и макдональдскую еду.

Я люблю сигареты покрепче, незнакомые города,

у меня горячие руки, их можно потрогать, да.

Да, мой друг, конечно, – и я есть именно тот,

кто к тебе со спины нечаянно подойдёт

и напомнит тебе,

что всё, что ты любишь, умрет.

У меня на поясе нож, на плечах рюкзак,

пол-Союза пройдено, чёрт его знает, как,

мне случалось любить людей, цветы и собак,

а неважно, впрочем, не надо, нет, не трави,

и к своим годам всё, что знаю я о любви,

это то, что ищи – не ищи, как ни рвись вперёд,

ты увидишь, как

всё, что ты любишь, умрёт.

Да, мой друг, я тот, кто зайдёт к тебе со спины,

кто всегда улыбается, кто проникает в сны,

кто не даст забыть, что смерть навсегда с тобой,

и что смертно даже солнце над головой,

всё, что любишь, умрёт, говорю тебе,

мир дрожит,

вот и новый август скомкан, пройден, дожит,

я люблю тебя, друг мой, – в ухмылке скривляя рот,

я отлично помню, что всё, что ты любишь, умрёт.

Я УЕЗЖАЮ

Алексею Журавлёву

Не ищи себя в зеркалах, раз настала осень.

Я сижу в вагоне, он идёт среди сосен,

я давно никого в отражениях не встречаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

Голубой вагон идёт куда-то на север,

мой осенний ад привычен и ежедневен.

Проводник приносит стакан горячего чаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

Осень – это время ехать на север и запад,

автостопом и электричками – в стылый запах

чёрной влажной земли. Путь дождями обозначаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

Передайте ему, что я по нему скучаю.

ПИСЬМА ИЗ ПЕТЕРБУРГА

1.

Что до дорог, напарник, что до путей –

то здесь вполне известное дело:

если осенью ты ступаешь на трассу,

иди до конца по ней,

не бойся мороза, ливней и злых вестей,

только не возвращайся, как бы ни надоело.

Потому что если сойти с полдороги, пойти назад,

потеряешь себя среди тропинок и объездных.

Кто не уходил в октябре – так что он знает про ад?

Что он знает про страшные сны?

Только если ждут – за тысячу километров,

то, наверное, можно дойти до конца –

под дождём и ветром.

Потому что у тех, кто свернул, не дошёл,

кто собой не вернулся – шаги у них слишком легки,

и становятся плечи сжатыми, напряжёнными,

на лице проступают тени, на спине позвонки.

Просто осенью те, кто храбрился летом,

вдруг становятся замороженными,

заворожёнными,

и пока другие отдыхают с детьми и жёнами,

у этих волосы становятся седоваты,

пальцы тонки.

Даже если смеются – то как-то надломлен смех.

Так что жди меня, жди, как ждёшь.

И тогда я вернусь к зиме.

Я собою вернусь к зиме.

2.

Что же до того, как я добралась, ответствую – хорошо,

потому что тому, кто не знает страха, все нипочём,

потому что любой бандит ли, маньяк – такому смешон,

потому что настоящая смерть

стоит за его плечом.

Потому-то всё это – автостоп ночной,

прыжки с высоты, –

никогда не причинит такому вреда.

Потому мне легко и петь, и смеяться,

и темы мои просты,

только одного не делай, пожалуйста, никогда:

если будешь обнимать меня горячо –

не заглядывай за плечо.

  3.

Что до города, друг мой, то он подарил мне ключ,

серебристый ключ с разводящегося моста.

На мосту этом ветер особо зол и колюч,

в облака проглядывает звезда.

Над башкой полно облаков – размотанных лент,

что дрожат туманом посреди бесконечной темени.

Феи здешних мест одиноки и пьют абсент,

запоздалых прохожих кружат в лабиринтах времени.

Что до города, то он надо мной наклонился

и мне объяснил – бери,

он сказал, что этот ключ подходит к любой двери,

даже нарисованной на стене.

Да, напарник, когда мы пойдём сюда по весне,

я её нарисую,

и дам тебе ключ,

и скажу тебе – отвори.

Отвори, скажу тебе, отвори.

4.

Что до нас, мой свет, то не спрашивай ни у кого –

ни у карт, ни у гадалок, ни у зачарованного кристалла,

потому что, если честно, то я боюсь одного –