Из осажденного десятилетия

невозможности изменить

то, что судьба нам нарисовала.

Потому что, если судьба выравнивает дороги,

бантиком завязывает узлы,

то мы с тобою – отчаянны.

Да.

И злы.

Потому что на любую судьбу есть приём –

вот лома навроде,

потому что мы с тобой не волки, но и не овцы.

Потому что если мы с тобой – ошибки природы,

то природе явно не поздоровится.

Потому что, когда мы с тобою берёмся за руки,

бытие начинает трещать и дымиться.

Потому что мы с тобой – если вместе –

сильнее, чем мойры и их спицы.

Потому что, сколько бы ни было шрамов на лбу

от знакомых граблей, – ты знакам плохим не верь:

потому что мы сами нарисуем себе судьбу

и в стене волшебную дверь,

и пойдём по судьбе – дорогой жёлтого кирпича,

и знакомая смерть выглядывает из-за плеча,

и большие звёзды горят над северным ветром;

только пусть в руке моей будет твоя – привычна

и горяча,

даже когда я за тысячу километров.

ЗА ПОЛГОДА ДО ВОЙНЫ

Алексею Журавлёву

Вчера обещали, что ближайшая мировая

Война начнётся уже на днях.

Две ракеты вылетели, завывая,

Небо над морем испуганно багряня.

Вчера в новостях начинали слухи ветвиться,

В комментариях писали, как вести себя при стрельбе.

Я, конечно, совсем дурная девица.

Я, конечно, вспомнила о тебе.

Думала о том, что, если бы всё распадалось,

Я тебя бы искала, если начистоту.

Я подытожила имеющееся как данность –

Оно, по большому счёту, свелось к коту.

Это при том, что, согласно мечтаньям детским,

Я планировала не испугаться и всех спасти.

Смерть страшнее втрое, если встречать её не с кем.

Вспоминай меня иногда на своём пути.

Потому что мы с тобой – из глины, огня и стали,

потому что они – из воды и ветра.

Потому что мы с тобой выгорели, устали –

от ушибов, ожогов, проеханных километров.

Потому что они – стекло, серебро, хрусталь и

симпатичные шляпки из тонкого фетра.

Потому что они не знают войны и смерти,

не ломали рёбер, не падали влёт.

Потому что у нас за спиною смеются черти,

раскалённым железом толкая вперёд.

Потому что мы с тобой догораем –

и они чуют эти огни.

Потому-то к нам вечно тянуться будут они.

НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ

Алексею Журавлёву

Питер, играй. Тебе не надо взрослеть*.

Здесь тебя не коснётся ремень или плеть.

Жизнь бесконечна – не надо выглядывать край.

Питер, играй. Пока ты можешь – играй.

Здесь Неверленд. И каждый каждому друг,

здесь только дети, и феи летают вокруг,

нет здесь ни школ, ни чиновничьих закорюк,

но, извините, я – капитан Крюк.

Недогерой, чёртов антагонист,

вечно встревающий, вечно тянущий вниз,

дети играют, а я прихожу мешать,

так неприятный кот разгоняет мышат.

Вечное детство, заколдованная страна,

верь в эту сказку – и оживет она,

домик под деревом, крылья бродячих фей,

так и живи, никогда, никогда не взрослей,

пусть оживает легенда под взмахом рук…

…но, извините, я – капитан Крюк.

Автор мне прописал однозначную роль:

я – отрицательный до мозга костей герой,

мне надлежит разрушать эту сказку, пока

держит клинок единственная рука.

Питер, играй. Никогда, никогда не старей.

Просто вокруг меня – тысячи малышей,

строятся домики их, голоса звенят,

и ни единого взрослого, кроме меня,

в этом огромном поле – во ржи, во ржи,

Питер, играй, не волнуйся и не спеши,

я отдаю приказ «вперёд» кораблю…

…просто у края пропасти –

я ловлю.

*       Мы с ним оба не любили образ Питера Пэна. Мы были взрослыми. Так получилось.

ИМЯ МОЁ – ЛЮБОВЬ

имя моё – печаль,

и эта печаль глубока,

как осенняя прозрачная

призрачная река,

на студёную воду падает пёрышко и плывёт

за холодный октябрь, не смотря вперёд.

имя моё – печаль,

я слышу, как яблоко в осеннем саду

срывается в траву, чтобы там гнить,

и над ним повисает паук, из брюха выпустив нить,

а яблоко лежит, и люди за ним не придут,

чтобы поднять, унести, варенье сварить,

так и лежать, и гнить.

имя моё – никто,

не дают таким ни домов, ни могил,

никто меня к людям не выводил,

никто меня не крестил.

нет у меня дома; если и был когда,

ничего не помню, в голове у меня вода,

а если был бы, то не знала бы ледяных пустынь,

собирала бы яблоки в рассветную стынь,

влажные, холодные от росы,

и варенье варила в вечерние бы часы,

когда тени подступают, стучат в окно,

а я варю варенье, мне не холодно, не темно,

носила бы длинные волосы и алую шаль.

имя моё – никто.

имя моё – печаль.

имя моё – любовь,

и я лежу на дне прозрачной реки,

запрокинута моя голова и руки легки,

и несёт меня иссиня-студёная эта вода

за чёрные леса, за далёкие города,

после выплеснет на берег, схлынет и отойдёт,

будут тебе и яблоки, и свечи под новый год,

будет тебе и дом, и убранная коса,

будут тебе долгие песни и звонкие голоса,

будет тебе варенье и синие небеса.

проступает на ладонях моих роса.

КОГДА Я ДУМАЛА, ЧТО УЕХАЛА НАВСЕГДА

Алексею Журавлёву

поговори со мной, поговори,

нет, не о том, что мечется внутри,

съедает, и терзает, и горит,

нет, не о том.

поговори, как небо над мостом

темнеет, отражает фонари.

светящиеся сумерки и дождь,

и мягкий свет, и в этом всем идёшь,

и максимум тебе двенадцать лет,

и мир сплетён из сказок и побед,

и пахнет выпечкой. и где-то есть твой дом.

и фонари сияют над мостом,

и ничего серьёзней в мире нет.

и листья отражаются в реке,

и колокольным звоном вдалеке: