Из осажденного десятилетия

Что есть вечность, и что есть жизнь,

и что есть небытие,

Вилли снова танцует, пламя рвётся

в лиственной бахроме,

Вилли снова танцует – к чёрту –

с теми, кто живёт на холме.

Он женился, и снова годы,

бесконечный бессонный день,

ноги в пляс его рвутся. Трудно,

тут попробуй-ка совладей,

не рискуй, не ходи по краю, заглуши серебро в крови,

наступи-ка на горло пляске, человеком тут проживи.

Ну, чего неспокоен, Вилли, –

слава, деньги, и вот жена,

только плоть изнутри человечья

танцем огненным сожжена.

На излёте холодной осени, к окончанию октября

он идёт, спотыкаясь, в лес, не смотря назад,

не смотря.

Говорю же, сказка простая, вот завязка, а вот мораль:

ни к чему танцевать со смертью;

бедный Вилли, нам очень жаль,

это пламя больше не жжётся –

холодит, как алый кристалл,

и когда закончился танец,

Вилли лёг и больше не встал.

Будь хорош, не ходи по краю, не ищи неровных путей,

пей по праздникам и женись, заведи себе двух детей,

не торгуй душою за песни, не ходи по осенней тьме,

никогда не танцуй с теми,

кто

живёт

на холме.

–  Вики, здесь ветер с севера, Вики, красна рябина,

Вики, большое дерево тянет ладони длинно.

Тут есть живая краска, серая с ярко-красным.

Выбирайся из вязкой тьмы в этот раз к нам.

Вики, я жгу костёр, Вики, идет Самайн, Вики,

с каких это пор ты не приходишь к нам?

Вики, иди сюда. Вспомни меня, Вики. Тонкая

корка льда. Холод – но мы привыкли. Яркий мазок

рябины, тонкий жёлтый листок. Вечер глубоким

синим красит юг и восток. Вики, в этот ноябрь,

в этот холодный дождь ты далеко, но я

зову тебя. Ты придёшь?

Из темноты земли, из ледяного нутра она

выбирается, и – сморщенна и стара. Череп –

её лицо, кости – пальцы её, чудом только кольцо

не падает на гнильё. По городам и садам, между рощ

и полей, она, страшна и седа, идёт. Никого смелей

нет на её пути – все уходят домой, все-то бегут уйти,

не видеться с ней одной.

–  Вики, костёр готов и отступает тьма. Ты любила

котов и старенькие дома. Умела – прикус губы

и хохот нездешний влёт. Ты умела любить. Смерть

отойдёт, отойдёт.

Сёла и города спешат отступить от неё. В глазах её –

пустота. Плоть её проклята. Но, – стара, несыта –

всё же она поёт. Слепо бредёт на голос и на тепло

костра – через поля голые и через хутора.

–  Вики, иди сюда. Я разливаю грог. Слышишь,

ревут стада – будет хорошим год. Кто бы ни врал

в лицо, но на руке моей всё же твое кольцо. Вики,

ты есть. Мы есть.

Плоть у неё с лица отваливается, как глина. Шаря

глазами слепца, она идёт под рябиной, мимо

ревущих стад, мимо больших дерев, мимо летит

листопад, мгновенно побагрянев. Молча она идёт,

чуя тепло и звук.

–  Вики, ты здесь? Я – вот! Вики, сверни на юг!

Пять шагов до костра – плоть прирастает к пальцам.

Если ты умер вчера, то не время бояться. Четыре

шага – она видит ещё с трудом. Осень вокруг

сильна, листьев холодный ком гонит к её ногам.

Три шага ей до костра.

–  Вики, я всё отдам, чтоб ты пришла. Пора!

Делает шаг вперёд. Прекрасней её нет. Вновь

молода, и вот за нею струится свет. Слева журчат

ручьи, тень на провалах щёк.

И обнимает. И

крепче.

Ещё.

Ещё.

Осень перевалила за середину, стали рельефнее,

чётче, темнее дома. Сумерки раньше, и красит

лиловым и синим их подступивший Самайн. Стали

слышнее шорохи: ветер лижет окна, где-то звенят

бубенцы тугие.

Близится время, когда становятся ближе

наши за грань ушедшие

дорогие.

Мёртвые – это не те, кого нет совершенно.

Мёртвые – это те, кто ушёл далеко – так, что

уже не достанешь во тьме замшелой. Канешь,

погнавшись, в туманное молоко. Кто-то – из тех,

за кого уже пьют без звона, кто-то однажды ушёл,

не вернувшись назад. Кто-то, вроде, и ходит, но –

незнакомы, неузнаваемы больше его глаза.

…

Эрик четвёртый год уже ходит в чёрном.

Эрик четвёртый год говорит друзьям:

«Рэй умерла. Я тогда за каким-то чёртом

уехал на день. Во всём виноват я.

Я, возвратившись, искал её две недели.

Понял не сразу, что больше её нет –

только когда рыдал у её тела,

влажные листья по ветру летели, летели,

в воздухе оставляя свинцовый след».

Эрику рекомендуют таблетки, йогу,

кто-то нашёл для него недурного врача.

В общем, считают, что справится понемногу,

вроде полегче стало, не так горяча

эта тоска в глазах – пошёл на работу,

даже какая-то девушка вроде была.

Рэй? Танцевала в каком-то клубе в субботу,

что ей случится, конечно, не умерла.

Эрик всё пьёт да глядит на её фото, где у неё в глазах

густая смола.

…

–  Нет тебя больше, нет тебя в этом мире, нет –

я четыре года искал и звал, по подземельям метро,

коммунальным квартирам, даже спускался

в какой-то чёрный подвал. Нет тебя, нет. Я видел

твоё тело. Видел твой умерший остекленевший

взгляд. Милая, я за тобой бы спустился в ад –

кто бы лишь подсказал мне, как это сделать.

…

Красные листья летят по чёрным дорогам.

Ветер поёт под окнами, ищет щели. Умерших

и ушедших – не кличь, не трогай, пусть они будут

в покое своем священны. Разве что в ночь Самайна

зажги свечу им, на ночь в бокале оставь вино. Так

они, может статься, тебя почуют и поглядят недолго

в твоё окно.

–  Холодно. Что-то жуткое в заоконье ходит и ходит,

скребётся в окна мои, плачет, рычит, стучится,

воет и стонет, и источает запах гнилой земли. Рэй,