Из осажденного десятилетия

чтобы хранить оставшихся

и отводить беду,

в чёрном поле этом,

в каменном льду.

всё, что есть у нас

в этом осаждённом десятилетии,

в этой зиме, где не бывает лета, и

где чёрное поле, чёрное поле – везде, куда ни пойдёшь,

где то мокрый снег в лицо,

то кровавый дождь,

где огонь земной падает на города,

всё, что есть у нас, – это любовь,

побеждающая всегда.

и пока здесь терзают землю,

раздетую донага,

до последнего вдоха,

до последнего выстрела

остаётся любить друг друга

и враг врага,

нехристианнейше,

страстно,

неистово.

А потом однажды на улицы выйдут танки, тёмно-

зелёные морды с открытым дулом, опустеют города,

деревни и полустанки, смерть взяла своё – и более

не вернула. Провода повиснут, замолчат безжизенно

окна, ваше слово, товарищ танковый пулемёт.

Только маленький жёлтый мишка лежит одиноко

у окна в подвал, ногами плюшевыми вперёд.

И когда не останется дома, цветов и мамы, только

летний лагерь на западном рубеже – поднимутся

куклы с синими волосами и велосипеды, забытые

в гараже. И пойдут домашние львы со свалявшейся

гривой, вспомнят, что они же хищные и опасные.

И ползут опустевшие улицы – тихо, криво.

На июльских клёнах – листья, от жара красные.

Тише, тише, ты не бойся, всё будет славно. По

пустому городу последняя армия строится.

Гусеница Мурзик у них за главного, а после него –

пластмассовый викинг-пропойца. Если те, кто

старше, отступили и обманули, то игрушки пойдут

воевать, и взаправду даже.

И пока они здесь стоят – никакие пули,

никакие ракеты не смогут дальше.

БЕЗ РЕЛИГИОЗНОГО

По городу идёт всепобеждающая весна.

Врывается в окна, солнечна и цветна,

от неё золотятся дома, деревья и вышина,

но они сейчас сидят втроём в полутёмном баре,

кто-то – бледный после зимы,

кто – после солярия и в загаре.

Полумрак и табачный дым их заранее старят,

их бокалы полны и речи у них пресны,

и они совсем не видят этой весны.

Вот один, например, когда-то делал свой бизнес,

сразу в нескольких бывших советских своих отчизнах,

прогорел в ноль восьмом на возросшей дороговизне

материалов – и плюнул на это всё,

мол, большой доход проблемы одни несёт,

ныне вклад есть в банке, и он живёт на проценты,

плюс сдаёт небольшую квартиру в центре,

сам проводит на даче практически круглый год,

многовато, по слухам, пьёт,

всё сидит да рыбачит,

в одиночку рыбачит,

как правило, не клюёт.

Вот второй: он сидит на таможне, и пока никаких

проблем,

он имеет свой небольшой процент

и свой небольшой гарем.

Не доказывает теорем,

не думает над бытием.

Отрастил себе брюшко, но язык по-прежнему –

жальце,

а башка расчётлива и трезва,

и червонец идёт к червонцу.

Когда его спрашивают,

не пора ли жениться и размножаться,

он всегда смеётся.

Ну а третья раньше была распутна, но это всё позади,

перегибы юности, зуд, скажем так, в груди,

ныне занята, строит карьеру, времени нет,

разве что иногда с начальником – по-быстрячку, в обед,

говорят, мол, ради карьеры – но нет, враньё.

Просто так натура берёт своё.

Вот они сидят втроём, чем-то скованы, так давно,

что уже не упомнишь даты, и пьют вино,

ни во что не верят, обсуждают Путина, геев и Крым,

сходятся во мнении, что всё говно,

потому что давно ничего не осталось им,

потому что в небе весна, а у них темно.

И тогда в этот тёмный бар заходит Христос,

и кожа его бледна,

и они глядят, узнавая медленно,

и из глазниц проступает весна,

и становится им нестерпимо стыдно – так бывает,

что-то украв,

и во всём этом тёмном баре наступает огромная

тишина.

И он говорит им:

– Привет.

И ещё говорит:

– Ребята, налейте вина.

И ещё:

– Смотрите, а я тут воскрес.

Смертию смерть поправ.

Два часа ночи. Ночной эфир.

Привет. Твой безумный ди-джей снова с тобой.

Ты заметил, как тихо сегодня в эфире –

словно перед грозой?

Тема нашего выпуска – о том, как гибнет мир,

о том, как мы все постепенно сходим с ума.

Посмотри: этот город – огромный больной мозг,

посмотри, как потоком нейронов машины бегут

через мост,

посмотри, как каждый из нас – клетка его,

и, по-моему, он уже разрушается.

Скоро не останется ничего.

Эй, не надо бояться. Дослушай меня, эй.

У тебя есть твой безумный ночной ди-джей.

Иногда я режу руки, чтоб заглушить свой страх.

Расскажи, ты когда-то думал о тех,

кто живёт с тобою в одних домах,

ты, наверное, видел глаза их, слышал их смех.

Расскажи, ты думал о них?

Нет, не пробуй переключить волну.

Я же говорю – эфир отчего-то тих.

А ведь ты ненавидишь – не правда ли? – тишину.

Все они когда-то мечтали о том,

чтобы мир был радостен и справедлив.

Эй, но такие вещи даются тяжким трудом,

и они полегче путь предпочли.

Разве ты не видишь, как они пожирают друг друга?

Разве ты не слышишь, как зубы их рвут плоть?

Помнишь, древние индусы болтали про Кали-Югу?

Так вот, похоже, что нам её не побороть.

Так вот, ты думал о них? Не думал? А ты попытайся.

Каждый мечтал о прекрасном. Чтобы жизнь

не была сера,

чтобы новый мир начался однажды с утра.

Моего друга, кстати, убили вчера.

Потому что он был китайцем.

Посмотри в этот город – сквозь огни, и рекламу,

и прочий неоновый лоск.

Ты увидишь, как я, что это – больной мозг,

совсем умирающий мозг.

Что ещё живым – осталась пара ночей,

прежде чем зубы бывших друзей вонзятся им

возле ключиц.