Из осажденного десятилетия

приходи ко мне – поболтать, согреться, да, по вот

этому призрачному лучу.

Рэй, посмотри. Я взял своё сердце и из него

сотворил для тебя свечу.

…

– Милый мой, я пришла. Я уже стучу.

И горят огни в нежилых домах,

из деревьев гнилых вытекает сок.

Никогда не ведай, что значит страх,

только знай, что есть путь, и что он далек.

Я иду через Самайн, держа свечу.

Этой ночью мёртвых выпадет снег,

принимая осенней земли дары.

Кто бредёт сквозь поля – да от века в век?

Кто бредёт по лесам, зажигая костры?

Я иду через Самайн, держа свечу.

На полях земля поедает траву,

на колах у домов стоят черепа,

и идёт ноябрь, принимая листву,

словно дар, и походка его слепа.

Я иду через Самайн, держа свечу.

Если вышел из дома, не бойся тех,

чьи с полей доносятся голоса,

чей с могил доносится тусклый смех,

чьи ладони простёрлись по небесам.

Ничего не бойся. Я подсвечу.

Я иду через Самайн, держа свечу.

РАЙДО

другое измерение начинается у вокзала,

что-то вроде предбанника к телепорту.

механический голос, запах пива и сала,

турникет за спиной отрезает к чёрту

прошлую жизнь: работу, друзей немного,

дядечку с рюкзаком и куском хот-дога.

начинается твоя дорога.

мечутся птицы, словно небо на них упало,

мраморный пол в сероватых пятнах.

никогда не верь билетёрам вокзала,

что предлагают купить обратный.

никогда не верь, что уехавший поезд –

тот же самый, что прибудет на эту станцию.

отправляйся в свой бесконечный поиск,

раз не сумел остаться.

ты уже не сумел остаться.

дай же, боже, каждому из уезжающих

бутылку воды и музыку в плеер,

никакой чтобы памяти жалящей,

ни о чём, ни о чём не жалея,

ехать через леса и болота,

подпевать наушникам, ждать чего-то,

запоминая это северное лето,

ощущенье полёта,

поток неясного света.

слушать, как чайный стаканчик звенит о блюдце.

никогда.

никогда не вернуться.

ТУРИСАЗ

человек сидит у ворот.

человек кого-то зовёт.

темнота, темнота, пустота,

не видать во мгле ни черта.

ни святого тебе петра,

и ни пуха, и ни пера.

человек говорит: прости.

я устал и сбился с пути.

я так долго шел за тобой,

что уже не вернусь домой.

человек говорит: прикинь,

там осталась небесная синь,

там осталось вино, шашлыки

и июньский шелест реки.

человек сидит у ворот,

человек зовёт и зовёт.

перед ним протянулась черта,

за которою темнота.

человек говорит: я искал

среди сотен тысяч зеркал,

среди гнева и среди лжи,

ну хоть что-нибудь мне скажи.

человек стоит у ворот.

человек шагает вперёд,

человек шагает во тьму

к безвозвратной чёрной черте.

к отражению своему,

отражению в темноте.

ХАГАЛАЗ

Так приходит гроза, так приходит цунами,

так сгущаются тучи на небе рваном.

Я влюблялась дважды,

и оба раза я приходила разрушительным ураганом.

Я влюблялась так, что зашкаливал счетчик Гейгера,

что срывало крыши у соседних зданий,

становился мир вокруг нас всё обнаженнее,

всё первозданней.

Я влюблялась дважды, и оба раза – всесокрушающе

и зверино.

Я влюблялась так, что их мир распадался,

становился голой пустой равниной.

Так приходит торнадо, смывая к чёрту все застройки,

грязный людской муравейник,

так из тёмных углов паутину и грязь

выметает Господень веник,

не останется скрытых мест – ни мышиного лаза,

ни узкой щели.

Так является страсть моя – сокрушительное очищение.

И когда смывала всё к чёрту ледяная нерассуждающая

вода,

оба раза на голой равнине потом вырастали прекрасные

города,

где цвели сады и играли дети, и быки паслись,

бубенчиками

звеня…

Оба раза они становились счастливы –

разумеется,

без меня.

ФЕХУ

коль просишь, так получай –

кому домашний очаг,

кому во поле цветы,

кому глоток теплоты.

кому скотину в хлеву,

кому небес синеву,

кому жар-птицу в ладонь,

кому в маяке огонь.

воздастся мне и тебе,

и каждому по мольбе,

и каждому по тому,

что прогоняет тьму.

кому дорожка луча,

кому у окна свеча.

УРУЗ

И в мускулах под кожей у земли,

тяжёлой кожей серого асфальта,

рождается движенье, и вдали

сильнее пахнет степь, гудят шмели,

а город тяжело и триумфально

движенье начинает.

Корабли

его, вздохнув, уходят от причалов,

и самолёты – в небо. И под ним

земля вздыхает. И желтеет нимб –

свет города ночной, неизъясним,

всё ярче льётся. Самое начало –

вот так оно рождается под утро.

Вот так огромной шеей, словно бык,

ворочает – уж верно, не привык! –

тяжёлый город, сбрасывая путы,

и, разрывая цепи и мосты,

лишённый страсти, горечи и гнева,

неспешно и легко, без суеты,

уходит в небо.

КАНО

…Но когда всё прогнило на множество лет назад,

но когда часы шли всё медленней – и стоят,

но когда отложения в сердце, мозгу, костях

не дают ни двинуться, ни победить свой страх,

когда руки ослабли – толком не сжать ладонь,

вот тогда приходит огонь.

Да, так надо, чтоб прошлое кто-то начисто вытер,

и стоишь ты – сам себе преступник и инквизитор,

корчишься в священном, божественном этом огне,

ничего, ничего, ничего теперь больше нет.

Нет ни страха, ни боли, ни прошлого, ни тебя,

языки огня твои кости едят, дробя,

в крике боли – дымом – в небо да в тучево –

улетает прошлое – нет больше ничего.

Ничего из того, что не сложилось да не срослось,

не осталось ни твоего лица, ни твоих волос,

и огонь выжигает ненужное, как лишай,

отдавай себя полностью пламени, отдавай.

И когда не останется плоти, костей, лица,

когда пламя доест, возьмёт тебя до конца,