Из Парижа в Бразилию по суше

Действительность вновь подтвердила истинность слов, заключенных в излюбленном афоризме Жака Арно, ставшем его девизом, суть которого сводилась к тому, что нет ничего невозможного.

После предсмертных признаний полковника Батлера Жак безо всяких проволочек вступил в права наследования имением Жаккари-Мирим. Управляющий Кристобан передал ему вместе с соответствующими документами, удостоверяющими права Жака как собственника, счета, которые были в столь абсолютном порядке, что к ним не смог бы придраться самый что ни на есть строгий бухгалтер.

Жак стал миллионером. Причем миллионером, не знавшим, как распорядиться своим огромным состоянием. Свалившееся на него несметное богатство ни в коей мере не отразилось на его образе жизни. Человек непритязательный, противник всяческой роскоши и показухи и не любивший шума толпы, он поселился вскоре в домике на холме, напоминавшем ему точно такой же домишко на берегу Луары.

Выбор подобного места для проживания был обусловлен в первую очередь тем, что именно здесь его дядя провел лучшие дни своей жизни, здесь же скончался и здесь нашла успокоение его душа. Само собой разумеется, половину своей новой обители Жак предложил Жюльену.

Нет нужды говорить, что управляющий Кристобан, как и прежде, добросовестно исполнял роль deus ex machine[280] не только в центральной усадьбе, но и в других владениях Жаккари-Мирим.

Старый хозяин любил его, словно родного сына, – и, как вы убедились сами, не без оснований, – и новый, протянув по-дружески верному служащему руку, понятно, сказал:

– Считайте себя, как и раньше, членом нашей семьи!

Большего этому славному человеку и не нужно было.

После стольких наисложнейших перипетий потянулись безмятежные дни, когда все вокруг было напоено ничем не нарушаемым покоем, смягчающим понемногу память о былых страданиях и уравновешивающим взлеты и падения в жизни человека до такой степени, что тот начинает спрашивать себя в недоумении: «Неужто это я находился там-то в такой-то день и в таких-то условиях?»

Жак буквально наслаждался непривычной для него сладкой жизнью, протекавшей на фоне чудесной тропической растительности. Обилие воздуха и солнца, приятный отдых в удобных, хорошо проветриваемых помещениях, дальние поездки по равнине и прогулки по таинственному девственному лесу преисполняли радостью владельца фазенды.

Месяцы быстро следовали друг за другом. Оптимизм Жака, обаятельность Жюльена, благожелательность канадцев и исключительная эрудиция Алексея придавали особую прелесть совместному проживанию шестерых друзей.

Однако в конце концов настало время, когда золотопромышленникам пора было возвращаться в Карибу. Дав слово снова посетить фазенду в следующем году, они сели в Рио на пароход, следовавший с заходом в порты Пернамбуку, Пара и Демерара в Колон, откуда поезд доставил их в Сан-Франциско.

Расставание с Алексеем и братьями-канадцами было первым огорчением, испытанным Жаком и Жюльеном после того, как они обосновались в имении, и по отбытии «горных дел мастеров» французы ощутили одиночество.

Прошли апрель, май, июнь, и Жак, покинувший Европу почти два года тому назад, стал поговаривать о дорогой его сердце отчизне и о родном Париже.

– Признавайся-ка уж сразу, – улыбнулся Жюльен, – что тобой овладела ностальгия!

– Это не совсем так, однако мне очень хотелось бы вновь увидеть великий город, в котором я жил как круглый дурак, будучи заурядным чинушей… Париж, истинный Париж – он куда мне милее, чем здешний девственный лес!

– Город вскоре надоел бы тебе…

– Может быть… И тем не менее я не прочь бы сорваться с насиженного места, встряхнуться немного и поразмять свои кости, одеревеневшие от долгого пребывания в тропиках. А затем, насладившись переменами, вновь вернуться сюда.

– Будь по-твоему, в добрый час! Сегодня у нас восьмое июля, сможем же мы сесть на пароход лишь пятнадцатого августа. Тебя не смущает встреча с морской водой?

– Я готов с нею свидеться хоть сейчас!

– Ну что ж, в таком случае через пять недель отправляемся в путь!

Жак не изменил своего решения. В назначенный день они с Жюльеном ступили на борт одного из великолепнейших кораблей трансатлантической пароходной компании, и пока Жак мужественно ждал отплытия, Жюльен занимался отправкой телеграмм в разные страны мира.

Проревел гудок, гигантское судно качнулось, и Жак, с беспокойством наблюдавший за собой, почувствовал первые признаки морской болезни: в животе у него слегка заскребло, и он объявил… что умирает от голода.

– Браво! – сказал Жюльен, удивляясь столь странному проявлению недуга, и спустился с другом в ресторанный зал.

Жак, демонстрируя зверский аппетит, проглатывал буквально все и, соответственно, воздавал должное и напиткам. Затем, насытившись сверх всякой меры, проследовал в свою каюту без малейшего намека на тошноту, лег на койку и проспал двенадцать часов подряд. Разбудило же его чувство голода.