Из прошлого

И вот я, постриженный, снова лежу в пульмане, вместе с еще полусотней мобилизованных, под головой мой рюкзак, а в голове мешанина мыслей. На ближайшей сортировочной станции Каган, что в 12-ти километрах от Бухары, наш эшелон остановился, чтобы принять большое число мобилизованных из окружающих районов. День был красивый, весенний, и я вышел из вагона просто так, на свежий воздух. Проходя через перрон, я обратил внимание на кружок людей. Когда я подошел ближе, мне открылась печальная картина: на голом асфальте лежал смертельно больной мужчина с закрытыми глазами, над которым возились несколько человек. Один брызгал на него воду, второй щупал пульс, третий ставил диагноз: голод. Вглядевшись в безжизненное лицо, я узнал в несчастном моего знакомого, Юзефовича. У меня захватило дыхание. Не раздумывая, я вскочил в свой вагон, выхватил из рюкзака кусок узбекской хлебной лепешки и побежал к моему знакомому. Когда Юзефович открыл глаза, он долго смотрел на меня, не в состоянии понять, что происходит вокруг него, и как я сюда попал. В этот самый момент донесся гудок локомотива, и народ на перроне бросился к вагонам. И вот мы вместе с Юзефовичем сидим на нарах в соседнем пульмане и рассказываем друг другу о себе.

С Юзефовичом я познакомился осенью 1939 года в Харькове. Он был одним из многих тысяч евреев, бежавших из своей родины, когда гитлеровские орды наступали на Польшу. Лодзинский ткач, еще молодой человек, он приехал в Харьков с женой и ребенком, где жил его старший брат, работавший вместе с моим отцом на ткацкой фабрике «Красная нить». Братья не виделись больше десяти лет и, к большему несчастью, им не суждено было встретиться. В 1937 году старшего Юзефовича засадили, как других польских евреев, а его жену с ребенком выдворили из квартиры и заселили в разрушенную комнатенку. Вот в таком положении младший брат застал свояченицу. Излишне рассказывать, какое впечатление это все на него произвело. Он сам незадолго перед войной вышел из польской тюрьмы, где сидел за активную коммунистическую деятельность.

Мою мать Юзефович-беженец знал еще с Лодзи, и он пришел к нам в дом увидеться с ней. Тут мы и познакомились. Он мне много интересного рассказал о моей Родине и оказался довольно интересным человеком, но ему не повезло и, как многие из его сородичей, он был заброшен в Сибирь, а оттуда в Среднюю Азию, в колхоз недалеко от Бухары. Оттуда его мобилизовали, как и меня, и вот мы с ним встретились. Долго мы с ним беседовали в накуренном вагоне. Лишь в Самарканде, где поезд впервые остановился после Кагана, я перебрался в свой вагон. Ночью я не мог заснуть, все еще был под впечатлением этой печальной встречи.

Кроме того, в середине вагона, собралась теплая компания и при свечке рубилась в карты. И это еще не все. Перед нашим отъездом из Бухары нас, новобранцев, накормили в столовой военного комиссариата бараниной, и мне удалось добыть лишнюю порцию. После этого я выпил, может быть, полведра сырой воды… Большего не требовалось. Лежать на нарах было невозможно. В животе разыгралась настоящая революция, а наш эшелон, как назло, как воинский, мчался без остановок, кроме больших узловых станций. Спазмы в животе сводили все мои внутренности, и я готов был лезть на стену. Не имея другого выхода, я вынужден был опустить штаны, и, будет мне простительно, как каскадер, держась обеими руками за поперечную балку на дверях, вися наполовину снаружи, на самой большой скорости начал «свистеть» через всю Среднюю Азию. Теперь я это вспоминаю с улыбкой, тогда же мне было не до смеха. Двое суток я лежал, прикованный к своей полке, с судорогами в животе. За это время наш эшелон проехал теплый Узбекистан и Северный Казахстан, где еще властвовала зима. Пару раз приходил Юзефович, принесший мне в котелке чай и пару таблеток белладонны.

Постепенно я пришел в себя и впервые начал ближе присматриваться к обществу, с которым мне пришлось ехать вместе. Это были в своем большинстве узбекские, польские, румынские, бухарские евреи. Многие узбеки выделялись своим уголовным видом: их манера, словечки, татуировки не вызывали сомнения и, действительно, как выяснилось, это были люди с темным прошлым, отсидевшие в тюрьмах за убийства, кражи и тяжкие преступления. Эти типы днем и ночью резались в карты и чувствовали себя в вагоне хозяевами. Бухарские евреи имели свой уголок в пульмане и ни с кем, кроме своего кружка, не общались. Польские и румынские евреи также обособились, вели себя, к удивлению, спокойно, скромно, видно ими владел страх перед картежниками, от которых можно было всего ожидать.