Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

А тут пришло время влюбляться. Куртамышская моя привязанность – Светка – была малодоступна, жили они на Каляевской в большом угловом доме предвоенной стройки. Там имел квартиры всякий чиновный люд. Училась Светка в десятом, отличница, собиралась в университет. Заглядывал я к ней редко, хотя встречали и она и ее мама Софья Ивановна – радушно. Квартира в коврах, отец ее – директор какого-то издательства... Нет, не выходило мне влюбиться в Светку, хотя и имя нравилось, и сама – тоненькая, длиннокосая. Моя мать знала ее по эвакуации и не без удовольствия слышала, что я у нее бывал. Не выходило – так, чтобы ночей не спать, стихи писать, да и не осмелился бы я показать ей свои несовершенные опусы – слишком с большим литературным вкусом, интеллигентная «тургеневская девушка». И потом, неловко мне было, что в ее доме меня всегда сажали обедать, а я страх как стеснялся есть в гостях.

На том эти визиты и кончились. Кстати, Ирка Мазина тоже вернулась в Москву. Жила где-то в Узбекистане. Найдя ее через бывших одноклассников, еще из Куртамыша отправил ей несколько писем, даже ответы получал, но переписка наша скоро заглохла, а летом сорок четвертого она была уже взрослой, вполне сформировавшейся девицей. Гуляла с демобилизованным по ранению лейтенантом – Юркой Чумаковым, тем самым Чумой, который был до армии главарем всей никольской шпаны. Где уж было мне с ним тягаться. А когда уехали мы на Раушскую набережную, со всеми дружками из старого дома связи почти прекратились. С одним Володькой изредка виделся. Он заканчивал девятый класс, писал стихи и намыливался в Литинститут. Очень звал меня. Помните, поминал я старого приятеля родителей – Гавриила Валерьяновича Добржинского – слепого писателя. Съездил как-то к нему с отцом, показал я ему свои «опыты», вернее, почитал кое-что из куртамышских и уже московских стихов. Не знаю почему, уж не из расположения ли к папе и маме, он их одобрил, велел заходить, сказал, что поможет дать им ход. Но я всегда был убежден, что никакой не поэт, и больше к нему не показался... Так что и в Литинститут с Володькой не собирался идти. Мне – театр! Что касается Ирки, то где-то уже после Победы слышал, что родила она маленького Чумачонка, и совсем потерял ее из виду...

Ближе к осени (все в том же сорок четвертом) несколько раз встречался с бывшей своей соученицей по шестому «Б» Ренатой С. Хорошенькая, тоненькая. Сидела на парте передо мной, и я иногда ее за косу дергал. Встретил на улице – еще похорошела, выросла. Жила она через дом от Славянского базара, во дворе за Историко-Архивным институтом. Пару раз в киношку сходили, в театр ее сводил. На этом все и кончилось. Через год столкнулся с Ренатой возле Метрополя, сделала вид, что не узнает, шла с каким-то хмырем. А дружок, с которым мы собрались в кино, безапелляционно определил: «Дешевка. Ее тут все знают». Врать ему было без надобности, но я не поверил. А тут как-то дней через пять снова был на старом пепелище, уж не помню, по какой надобности. Кто-то из старых знакомцев встретил: «Егор! Айда в садочек! Ребята девку «на хор» повели!» И там, при сумеречном освещении из окон, узнал я бывшую свою одноклассницу.

Больше не встречал. Эвон когда еще появились в злачных московских местах проститутки, а нас все заверяли, что этой «язвы капитализма» у нас нет и быть не может...

И все-таки приходило мне время влюбиться. Избрать себе «объект». Парень вроде ничего, худой, правда, но видный. И сила есть, и ночами всякие сны снятся... Но застенчивый в определенных вопросах, или действительно так уж въелось: «Умри, но не дай поцелуя без любви»? Скорее всего. Вроде бы уже все дружки, если не врали, стали мужчинами. А я все телок телком... И одежонка для ухажерства – не ах. В моем кругу мальчики щеголяли в трофейных костюмах, бобочках, полуботинках с дырочками и на кожаных подметках, а я... Как-то, получив сотни три от отца, приплюсовав свои, честно заработанные, и мамин подарок, отправился на Зацепский рынок, где тогда был знаменитый московский толчок, купил себе там флотские клеши и мундир серого мышиного цвета, пошитый из явно трофейного сукна и потому не шибко дорогой. Перекрасил кубовой краской в черный, нашил медные с якорями пуговицы... Так что оделся под морячка. Модно. Вот только с обувью было сложно. Одно время ходил в брезентовых туфлях на деревянной подошве, красил их зубным порошком...