Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Мадлен прошла мимо Палаты депутатов, перед которой мерно вышагивал часовой с винтовкой. Как и накануне, она вышла из дому сразу же после отъезда Жевиня. Однако на сей раз она шла быстро, и Флавьер следовал за ней почти вплотную, опасаясь несчастного случая: она переходила проезжую часть, не обращая внимания на несущиеся машины. Куда она так спешит? Серый костюм она сменила на коричневый, весьма заурядный, и надела на голову берет. Низкие каблуки изменили ее походку. Теперь она выглядела еще моложе, в ее облике появилось что-то мальчишеское. Она пошла по бульвару Сен-Жермен, прячась от солнца в тени высоких зданий. Может, она направляется в Люксембургский сад? Или в Географический зал на какой-нибудь спиритический сеанс? Внезапно Флавьер все понял. Для пущей уверенности он подошел к ней поближе. Настолько близко, что уловил аромат ее духов — сложный букет, более всего напоминающий запах увядающих цветов, плодородной земли… Где-то он встречал уже этот запах… Конечно же, вчера, на безлюдных аллеях кладбища Пасси. Ему нравился этот запах: он воскрешал в его памяти бабушкин дом, расположенный на склоне горы близ Сомюра. Люди там жили прямо в скалах. В дом они забирались по лестнице, подобно Робинзону. То там, то сям в скалах торчали печные трубы. Над каждой трубой на белой породе чернела копоть. Приезжая на каникулы, он бродил в тех местах, с любопытством разглядывая странные помещения, внутри которых тускло отсвечивала мебель. Что это было: жилье, бывшие рудничные постройки? Никто толком не знал. Как-то раз он залез в одну такую конуру, покинутую владельцем. Дневной свет едва просачивался в глубь помещения. Стены были холодные и шершавые, как края ямы, а тишина стояла просто нестерпимая. По ночам сюда, наверное, доносился топот кротов под землей, а с потолка падали извивающиеся червяки. Расшатанная задняя дверь открывалась в подземелье, из которого тянуло затхлостью. Видимо, она вела в запретный мир бесчисленных галерей, штолен, переходов, пробуравивших нутро скал. Там, на пороге, где из почвы выпучивались белесые грибы, начинался Большой Страх. Отовсюду пахло землей, пахло… духами Мадлен. И здесь, на залитом солнцем бульваре, где тени от трепетавшей на ветру молодой листвы змеились по земле, как протягиваемые руки, Флавьер вновь испытал на себе силу мрака и понял, почему Мадлен нашла в его душе столь горячий отклик. Из глубин памяти всплывали и другие образы, из них один предстал перед Флавьером особенно ярко. В двенадцать лет, устроившись в тени скал, откуда открывался вид на необозримую туманную даль лугов, виноградников и облаков, он целыми днями читал незабываемую книгу Киплинга «Свет погас». Гравюра на первой странице изображала девочку и мальчугана, склонившихся над револьвером. Он отчетливо вспомнил фразу, которая тогда неизвестно почему трогала его до слез: «Это был Бэррелон — он держал путь на юг Африки…» Девочка в черном теперь он в этом не сомневался — была похожа на Мадлен; об этой девочке он грезил вечерами, погружаясь в сон; это ее легкие шаги слышались ему во сне. Да, все это смешно, по крайней мере для такого человека, как Жевинь. Но тем не менее все это правда — правда на другой манер, в ином плане, правда наподобие позабытого и вновь обретенного сна, потрясающего своей таинственной очевидностью… Мадлен плыла перед ним сгустком тени, вся во власти темных закоулков своего подсознания; от нее пахло хризантемами. Она свернула на улицу Святых Отцов, и Флавьер испытал нечто вроде горького удовлетворения. Это тоже пока еще ничего не значило, и все же…

Перед ним был дом, о котором говорил Жевинь. Наверняка тот самый дом, поскольку в него вошла Мадлен, а внизу была антикварная лавка. В одном Жевинь ошибся: это не особняк. Гостиница «Фэмили-отель». От силы два десятка комнат — одно из тех уютных заведеньиц, в которых любят останавливаться дремучие провинциалы, учителя и чиновники. На двери висела табличка: «Свободных номеров нет». Флавьер толкнул створку двери, и пожилая женщина, которая вязала за стойкой в круге света от настольной лампы, подняла на него глаза поверх очков.

— Нет-нет, — пробормотал Флавьер, отвечая на немой вопрос, комната мне не нужна… Я только хотел узнать, как зовут даму, которая вошла сюда передо мной.

— Кто вы?

Флавьер протянул под лампу свое старое удостоверение инспектора, которое сохранил, как хранил все: старые трубки, сломанные авторучки, давно оплаченные счета… Его бумажник был набит пожелтевшими письмами, почтовыми квитанциями и бланками ордеров, и он поздравил себя, что хоть раз это сослужило ему службу. Старушка по-прежнему искоса наблюдала за ним.

— Мадлен Жевинь, — сказала она.

— Вы не первый раз ее видите?

— О нет, — ответила та, — она часто приходит сюда.

— Она принимает кого-нибудь у себя?

— Это порядочная женщина.

Опустив глаза на свое вязание, она с хитрым видом улыбалась.

— И все же: бывает у нее кто-нибудь? — настаивал Флавьер. Подруга, например…

— Нет. К ней никто никогда не приходит.