Из тьмы

Судя по камерам, он предположил, что его камера не так уж плоха. Она определенно была лучше, чем те, которые его собственный народ давал пленным валмиерцам во время войны. Его койка была очень простой, но это была койка, а не заплесневелый соломенный тюфяк или голый камень. На его окне были решетки, но это было окно. У него была уборная, а не вонючее помойное ведро. Он бы уволил любого повара, который давал ему еду, подобную той, что он получал здесь, но он получал достаточно, чтобы сдерживать голод.

Но что означало это мягкое обращение? Был ли у него какой-то шанс вернуться в Алгарве, потому что валмиерцы не были точно уверены в том, что он сделал? Или они поддерживали его комфорт сейчас, потому что знали, насколько суровыми они скоро будут с ним? Он не знал. По природе вещей, он не мог знать. Размышления об этом во многом свели бы его с ума, и поэтому он изо всех сил старался не размышлять. Его стараний не всегда было достаточно.

Вскоре его снова накормили. С неба просочился свет. В камере у него не было лампы. В коридорах были лампы, но через маленькое окошко в двери проникало не так много света. Он лег и заснул. Это был животный образ жизни, и он пытался запастись отдыхом на тот случай, когда он мог бы ему очень понадобиться.

Где-то посреди ночи дверь распахнулась. Охранники вытащили его из постели. “Давай, сын шлюхи!” - прорычал один из них. Другой наотмашь ударил его по лицу, отчего его голова откинулась назад.

Ах, думал он, пока они тащили его по коридорам в комнату, куда он никогда раньше не заходил. Наконец-то перчатки сняты. Он боялся - он был бы идиотом, если бы не боялся, - но он также испытал странное облегчение. Он ждал такого момента. И вот он настал.

Охранники швырнули его на жесткий стул. Яркий свет ударил ему в лицо. Когда он невольно отвел взгляд, он снова получил пощечину. “Лицом вперед!” - крикнул охранник.

Из-за этой пылающей лампы проскрежетал валмирец: “Ты был тем, кто отправил несколько сотен людей каунианской крови на юг, к Валмиерскому проливу, на смерть за грязное колдовство твоего королевства”.

“Я ничего не знаю о...” - начал Лурканио.

Еще одна пощечина чуть не сбила его со стула. “Не трать мое время ложью”, - предупредил блондин за лампой. “Ты пожалеешь, если сделаешь это. Теперь отвечай на мои вопросы, ты, вонючий, никчемный мешок дерьма. Ты был тем, кто послал этих людей на смерть ”.

Это был не вопрос. Это не имело значения. Важно было то, что валмиерцы, в конце концов, знали, как играть в игру допроса. В голове звенело, во рту ощущался вкус собственной крови, Лурканио пытался собраться с силами. Если бы он признал обвинение, он был бы покойником. Это все, что он мог видеть. “Нет”, - сказал он разбитыми губами. “Я не был тем единственным”.

“Лжец!” - крикнул следователь. Один из охранников ударил Лурканио кулаком в живот. Он застонал. Во-первых, он ничего не мог с собой поделать. С другой стороны, он хотел, чтобы они думали, что ему хуже, чем он был на самом деле. “Значит, это был не ты, а?” - усмехнулся валмирец. “Правдоподобная история! Ну, если ты говоришь, что тебя не было, то кто был? Заговоришь, подземные силы сожрут тебя!”

В этом вопросе было зарыто столько яиц, сколько полей на западном фронте. Еще одна пощечина убедила Лурканио не тянуть с ответом слишком долго. Он не знал, как много известно валмиерцам. Он не хотел предавать своих соотечественников, но и не хотел, чтобы обвинение было предъявлено ему одному. Он имел какое-то отношение к отправке блондинок на юг, но он был далеко не единственным.

“Наши приказы пришли из Трапани”, - сказал он. “Мы только следовали...”

На этот раз пощечина действительно сбила его со стула. Он с глухим стуком упал на стоун. Охранники несколько раз пнули его, прежде чем поднять. Следователь, все еще невидимый, сказал: “Это не сработает, альгарвейец. Да, эти сукины дети в Трапани получат по заслугам за то, что они сделали. Но ты не выйдешь сухим из воды за выполнения приказов. Ты знаешь разницу между войной и убийством. Ты большой мальчик ”.

“Вы победители”, - сказал Лурканио. “Вы можете делать со мной все, что вам заблагорассудится”.

“Ставь свои яйца на то, что мы сможем, рыжая. Ты просто ставь”, - злорадствовал валмиерец. “Но разве ты не слушала? У тебя есть шанс - ничтожный шанс, но шанс - спасти свою паршивую шею. Называй имена, и мы, возможно, будем достаточно счастливы с тобой, чтобы ты мог дышать ”.

Он лжет? Вероятно, так и есть, но осмелюсь ли я рискнуть? Подумал Лурканио, настолько хорошо, насколько он мог думать, когда его пронзала боль. И если я назову имена других -или даже если я этого не сделаю -кто будет называть меня? Еще одна вещь, на которой он не хотел останавливаться.

“Говори, блудливый ублюдок”, - прорычал следователь. “Мы тоже знаем все о твоем блуде. Она получит свое - подожди и увидишь, если не получит. У тебя есть этот единственный шанс, приятель. Говори сейчас или нет. . и посмотрим, что с тобой будет потом ”.