Из зарубежной пушкинианы

Какое-то время они сидели молча, и шофер видел, что его дама тихо плачет. Он был в затруднении: что с ней делать, не бросать же в чужом городе. Стал расспрашивать, еще и еще. Она долго молчала, а потом будто какая-то сила ее толкнула: ведь русский же, свой. И ее прорвало. Рассказала про детство в России, про имение отца в Лопасне, про Москву, про бегство в Турцию, про смерть мужа, про дочь, отказавшуюся от нее и уехавшую в Париж. А когда она назвала свое имя и вспомнила деда, шофер снял с потного лба кепку. Тут только она разглядела его лицо: рыжеватые волосы, испуганные бледно-голубые глаза и светлые стриженые бороду и усы. Они долго сидели молча. Слева море шуршало о гальку, справа стояли виллы с погасшими окнами. Только, в отличие от Ниццы, дома здесь были белыми, а вместо пальм росли пинии.

Шофер когда-то служил подпоручиком во врангелевской армии и, после бегства из Ялты на последнем судне, долго жил в Константинополе. В Ницце у него была гарсоньерка, куда он и привез Елену Александровну после их первой брачной ночи в Каннах. Неизвестно, венчались ли они. Он был внимательным, любящим мужем и трогательно заботился о ней. А об их знакомстве в ночном такси никогда не рассказывал. Но многие знали об этом от самой Елены Александровны, которая не скрывала этот странный роман. Судьба не отвела им много времени. Года через два он умер от чахотки, оставив Елене Александровне крохотное содержание. Видимо, это было перед самой войной, до знакомства с Буниным. Умерла она в местной клинике от рака, пережив две операции. Ни дочь, ни друзья о ней не позаботились, и если бы не помощь прихода, не на что было бы ее похоронить.

Когда княжна встала и собралась уходить, я спросил ее:

— А как вы думаете, не говорила ли она об этом дневнике с Буниным?

— Не знаю. Да выкиньте вы этот дневник из головы, все это она придумала. Не вникайте в это дело.

Она слегка поклонилась и почти повернулась спиной, когда я успел задать последний вопрос:

— Вы, конечно, читали у Бунина «Холодную осень»? Помните, он цитирует там Фета?

— Нет, не помню. Что за стихи?

— Я полагаю, что героиней «Холодной осени» была внучка Пушкина, рассказавшая Бунину историю своей жизни. Бунин цитирует в рассказе стихи Фета по памяти и неточно. Вот как будет правильно:

Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот;
Смотри: из-за дремлющих сосен
Как будто пожар восстает.

Сияние северной ночи

Я помню всегда близ тебя.
И светят фосфорные очи,
Да только не греют меня.

В ответ на эту декламацию княжна сказала:

— И она, и ее друг знали много стихов на память. Может быть, и Фета знали. Он очень ревновал ее. У Пушкиной были теплые карие глаза, а совсем не холодные фосфорные очи. Видимо, он любил ее, но в ее любовь не верил. А может, не мог забыть выражение ее глаз там, в ночном такси, на La Croisette.

Мне показалось, что княжна улыбнулась. Но потом понял, что ошибся. Улыбку ее я видел только раз, когда положил букет фиалок на свечной прилавок.

Потомки «Левушки»

Этот небольшой эпизод моих литературных поисков я рассказал Н. Я. Эйдельману, вернувшись в 1981 году из командировки в США. Выслушав, Натан Яковлевич сказал: «Интересно. Вот только жаль, что этого не пропустит цензура. Пусть это будет твоей маленькой тайной, рассказом не для печати». И мы оба вспомнили веселую историю наших школьных лет, когда наш одноклассник Эрик Цвингли, не выучив урока, долго молчал у доски и только в ответ на настойчивый вопрос учителя, знает ли он урок, ответил: «Есть высшее счастье, познав, утаить». Фраза эта принадлежала, кажется, Валерию Брюсову… Это была горькая шутка. Утаивали в то время не от счастья, а от страха. Но вот прошли годы… И все изменилось вокруг нас, а главное, в нас самих. И многие прежние тайны исчезли, растворившись в стыду и горечи. Вот и мой рассказ, бывший ранее «не для печати», я выношу на суд читателя.

Работая в рукописном отделе Библиотеки Конгресса в Вашингтоне и разбирая дневник Клея, я нашел архив Американского Пушкинского общества. Общество это создал в США в 1936 году бывший русский дипломат и писатель Борис Львович Бразоль в связи с подготовкой столетия со дня смерти поэта. День 29 января 1937 года был событием культурной жизни не только у нас, но и по другую сторону границы, которая в ту пору была у нас «на замке». Для нас не существовало культуры русской эмиграции, ее замечать было опасно. К тому же юбилейным был страшный 1937 год…