Из зарубежной пушкинианы

— Конечно, Геккерн был гомосексуалистом. А что в этом особенного? Или это Вас шокирует? Нет? Об этом говорят все письма. Зная о романе Дантеса, Геккерн испытывает жгучую ревность, и Дантес предпринимает панические усилия, чтобы его успокоить. Да вот взять хотя бы этот отрывок из письма Дантеса от 14 февраля 1836 года. Дантес пишет: «Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее — время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто». Или вспомните, как в одном из писем Дантес рассказывает Геккерну, как актер Лаферьер, игравший на сцене Михайловского театра, изменил другому актеру Полю с каким-то приятелем, приехавшим из Парижа. Из этого же письма мы узнаем, что у Геккерна были близкие отношения с этим Лаферьером. Чувства Геккерна к Дантесу можно выразить французским словом «paternage» — свойственное всем гомосексуалистам желание быть отцом. Из писем Дантеса видно, как Геккерн старается очернить Наталью Николаевну в его глазах, как всеми силами стремится потушить эту страсть. При этом, опытный дипломат, он боится и за карьеру, свою и Дантеса.

— У меня остался пятый, последний вопрос. Не было ли в чемодане Клода Дантеса писем от братьев и сестер Гончаровых, например, из Полотняного Завода?

— Ну, это совсем простой вопрос, но ко мне он отношения не имеет. Эти письма Клод Дантес передал Е. Терновскому. Недавно в Париже вышла его книга, где эти письма опубликованы. У меня в книге есть на нее ссылка.

— Есть ли среди них письма Натальи Николаевны?

— Клод Дантес тогда ответил Вам верно, но не совсем точно. Ее писем нет, но в одном из писем Екатерине Николаевне от брата есть ее короткая приписка. Весьма холодная…

Путь к чемодану Клода Дантеса оказался долгим, но плодотворным. Для этого Серена Витале не побоялась стать на время «дантесоведом» — она была свободна от идеологии и предрассудков.

На прощание я сказал, что ее труд стал вровень со щеголевским. Это не был комплимент. Прочтенные ею письма, хранившиеся в старом чемодане, расставили по местам героев этой драмы. Более полутора века Россия оплакивает Пушкина. Более полутора века пушкинисты разгадывают загадку трагедии, разыгравшейся на Черной речке, ищут нити заговора. А заговора не было.

Письма из чемодана отвечают еще на один, может быть, самый главный вопрос. Мы знаем, через какие адские муки и отчаяние прошел Пушкин в последние месяцы своей жизни. Кажется, что он искал смерти.

После кризиса 21 ноября, когда Пушкин разорвал оскорбительное письмо барону Геккерну и не отослал жалобу Бенкендорфу, после обещаний царю, данных через день, гроза, казалось бы, миновала. И все же месяц спустя, 25 января 1837 года, он отсылает по городской почте то самое оскорбительное письмо Геккерну, после которого дуэль становится неотвратимой. Почему? До сих пор это объясняли вызывающей наглостью Дантеса, неосторожным поведением Натальи Николаевны и ядом светских сплетен, отравивших Пушкину жизнь. Есть версия и о новых анонимных письмах в январе. Все это так. Письма из чемодана говорят еще об одной, может быть, главной причине.

Еще будучи женихом, Пушкин писал будущей теще: «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение Вашей дочери: я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца». А теперь вспомним фразу Дантеса из письма Геккерну: «Она же никого не любила больше, чем меня…» Читая письма из чемодана, трудно избавиться от мысли, что Пушкин знал не только о «великой и возвышенной страсти» Жоржа Дантеса, но и об ответном чувстве его жены. Знал так, как будто бы прочел эти письма вместе с нами. Знал и примириться с этим не мог, ни в ноябре, ни позже. И чувствовал себя одиноким не только в свете, не только среди не понимавших его друзей, но и в последнем прибежище, у себя дома.

Мы часто говорим, что Пушкин предчувствовал в образе Ленского свою судьбу и что дуэль Онегина с Ленским была предчувствием собственного смертного поединка. Не предугадал ли Пушкин свою участь в других героях «Евгения Онегина», Татьяне и ее муже генерале? Татьяна, как и Наталья Николаевна, была верна мужу, но любила другого. Неизвестно, примирился бы с этим старый генерал, знай он об этом. Пушкин знал и примириться не мог.