Из зарубежной пушкинианы

А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.

На рисунке пером виден как раз «хилый конь», увязнувший в грязи, на другом рисунке Волконская изобразила двух погоняемых волов, вытаскивающих из грязи повозку. Одна из акварелей, очевидно, изображает выезд графа Ланжерона, его провалившийся в яму экипаж и «тонущего» повара в сапогах. На другой акварели Ланжерон уже отъезжает, и за его экипажем тянется глубокая грязная колея. На полях этих двух рисунков как раз и написаны те стихи, отрывок из которых мы цитировали.

Строки об Одессе Пушкин напишет в 1825 году в Михайловском, конечно, не подозревая о существовании одесских рисунков и стихов Волконской. Ведь их знакомство состоится только осенью 1826 года в московском доме Волконской на Тверской.

Как Зинаида Волконская оказалась в Одессе? Вернувшись из-за границы в 1817 году в Петербург, она решает определить своего семилетнего сына Александра в Одесский Ришельевский лицей. И хоть этому плану не суждено было осуществиться, Волконская прожила в Одессе более года, вернувшись в Петербург в 1819 году.

В своей книге Андре Трофимов (Александр Александрович Трубников) упоминал об одесских рисунках и стихах Зинаиды Волконской, хотя и не опубликовал их. О том, что Зинаида Волконская начала рано рисовать, мы узнаем из альбома ее сестры Марии Александровны Власовой. На одной из страниц этого альбома помещен карандашный рисунок (голова девушки в платке), к которому М. А. Власова сделала такое примечание: «Рисунок моей сестры княгини Волконской, когда она еще была княгиней Белосельской, в доме нашей бабушки в Москве» (перевод с французского).

В альбомах Гарвардского архива — много неподписанных рисунков, сделанных карандашом, пером и акварелью. Возможно, что автором некоторых из них была Зинаида Волконская.

В этой книге несколько одесских рисунков Зинаиды Волконской публикуются впервые. Они дают некоторое представление об еще одном таланте друга Пушкина, замечательной деятельницы русской культуры. Рисунки Волконской и строфы из путешествий Онегина являются, как мы видим, независимыми описаниями пушкинской Одессы. «Пересечение» их литературных и художественных образов — удивительно. И от этого они, эти образы, становятся ярче и достовернее. Зинаида Волконская явилась как бы первым иллюстратором «Евгения Онегина», хотя она сама об этом не подозревала.

Жена английского посла

И вот прошло десять лет. Разглядывая еще не успевшие пожелтеть фотографии, я часто вспоминал этот день, эти несколько счастливых часов, которые я провел на вилле Волконской в Риме. Я снова видел старый дом, в котором гостили Гоголь и Жуковский, рисовали Иванов, Брюллов и Кипренский, играл Глинка, импровизировал Мицкевич. Я вспомнил древний римский акведук, тенистый грот, в котором Гоголь отдыхал в жаркие полуденные часы, «Аллею воспоминаний», памятники. И, конечно, не мог не думать о стеле в честь Пушкина, которую Зинаида Александровна поставила в аллее вскоре после роковой дуэли. Русские путешественники, посещавшие виллу и в XIX, и в XX веке, писали об этом первом по времени памятнике Пушкину. А в тот день я нашел его лежащим на земле с отбитым основанием. Я и мои итальянские друзья подняли стелу и прислонили к каменной ограде. Такой она и осталась на моей фотографии. Все эти годы я был просто уверен, что пушкинская стела пропадет. Ведь уже в наше время из аллеи исчезли памятники Байрону, Гёте, Веневитинову.

Глядя на фотографии, я думал об удивительной спирали русской истории. Сейчас много пишут о русской культуре зарубежья. А ведь Зинаида Волконская была среди первых ее деятелей. Не принимая политический климат России, она добровольно покинула страну в 1829 году и прожила всю жизнь в Риме. Конечно, в Италии она оставалась русским художником, писателем и музыкантом, и ее переход в католичество дела не менял. В Москве за ней следили, писали на нее доносы, о чем она знала или догадывалась. Но ей, разумеется, не грозили ни ссылка в Сибирь (вслед за ее родными), ни высылка за границу. Это все пришло в Россию век спустя.