Из зарубежной пушкинианы

Мне не Тани снятся и не Гали,
Не поля родные, не леса.
В Сенегале, братцы, в Сенегале
Я такие видел чудеса!
Ах, не слабы, братцы, ах, не слабы,
Плеск волны, мерцание весла,
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла.

Хоть французский я не понимаю,

И она по-русски — ни фига,
Как высока грудь ее нагая,
Как нага высокая нога!
Не нужны теперь другие бабы,
Всю мне душу Африка свела:
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла.

Дорогие братцы и сестрицы,

Что такое сделалось со мной?
Все мне сон один и тот же снится —
Широкоэкранный и цветной.
И в жару, и в стужу, и в ненастье
Все сжигает он меня дотла.
В нем постель, распахнутая настежь,
И жена французского посла.

* * *

Марии стихи очень понравились, но она не поняла двух выражений: «ни фига» и «не слабы». Когда я объяснил их значение, Мария поинтересовалась, знал ли их Пушкин. Я ответил, что выражение «поднести фигу» есть в толковом словаре Даля, а Пушкин знал и более крепкий синоним. Сэр Патрик, конечно, ничего не понял, и, не переводя стихов, я объяснил ему, что мой приятель, известный поэт и океанолог Александр Городницкий, будучи в экспедиции, как-то побывал в Дакаре, увидел где-то на приеме жену французского посла и написал эти шуточные стихи. Стихи приобрели широкую известность, и у поэта были большие неприятности с властями, которые шуток не понимали и сами шутить не любили. «Вы же понимаете, — сказал я, — что означала связь советского человека с женой иностранного дипломата в нашем тоталитарном государстве». А Мария очень кстати вспомнила, что и Пушкина власти преследовали за «Гавриилиаду». «Вот вам и связь времен, — сказал я. — Она у нас не распадалась».

«Позвольте спросить вас, — вступил в разговор сэр Патрик. — Когда именно Ваш друг был в Дакаре?» Я ответил, что он приплыл туда на корабле вместе с моим школьным другом Игорем Белоусовым, тоже океанологом, и, судя по всему, это было году в семидесятом. «Тогда я знаю, о ком идет речь, — сказал сэр Патрик. — Это мадам Легран. Она приехала с мужем в Дакар за несколько лет до нас. Мы очень дружили». Мария изменилась в лице. «Как… это Женевьева Легран? Скажите… сколько лет было вашему другу поэту?» «Я думаю, меньше сорока». «А Женевьеве тогда, если не ошибаюсь, было за пятьдесят… Но, конечно, — спохватилась Мария, — в ней всегда был шарм». Я умоляюще взглянул на нее. «Поймите, это только шутка, плод поэтического воображения…»

На следующий день на вилле начались съемки фильма. Галина Александровна очень волновалась, успеем ли. Фильм сняли за два дня. Мария самоотверженно помогала, и мы ее зачислили в почетные члены съемочной группы. В интервью, которое она дала Российскому телевидению, она сказала, что счастлива хоть чем-то помочь российской культуре в это трудное для нашей страны время. Но на второй день съемок мы ее не увидели. Вышедший к нам сэр Патрик попросил ее извинить и сказал, что она очень устала после приема министра иностранных дел Дугласа Хэрда, который приезжал на виллу накануне вечером. В это время съемки шли в великолепных гостиных нижнего этажа. Съемкам мешали ковры, так как по замыслу режиссера свечи должны были отражаться в блестящих паркетах зала. А слуги, как на грех, куда-то подевались, и сэр Патрик дозваться их не мог. Тогда посол Великобритании, сняв пиджак, сам помог свернуть ковры.

Я и жена спешили на поезд. Пора было покидать Рим, виллу Волконской и возвращаться в Тренто, в университет. Нас подбросил на машине торгпредства шофер Петя, обслуживавший съемочную группу и проработавший в советском посольстве в Риме много лет. По дороге Петя сказал: «Вы знаете, я удивляюсь… Чтобы посол лично ковры с пола убирал… А она сама такая простая… вы сказали, что они дворяне с пятнадцатого века?» — «Нет, с четырнадцатого». — «Вот видите. Я ведь в нашем посольстве всего нагляделся. Конечно, сейчас другие времена, демократия. Но чтобы раньше наш посол ихних киношников в квартиру пустил, ковры снимал… Да на пушечный выстрел не подпустят, руки не подадут. А ведь себя называют товарищами, а этих господами».