Из зарубежной пушкинианы

Недавно я побывал на этой соррентийской вилле. Стояли жаркие дни начала сентября. Ворота, выходившие на проезжую улицу виа дель Капо, были закрыты. Я позвонил. Дверь открыл слуга. От него я узнал, что прежние владельцы давно здесь не живут, вилла продана, а хозяина синьора Джованни Руссо нет дома, и что он вернется часа в три. Я решил к себе не возвращаться и подождать. Обогнул виллу, прошел оливковую рощу и вдоль узкой улицы с древним каменным забором, поросшим жасмином, спустился к знаменитой купальне королевы Джованны. Это были развалины крепости времен Августа, окруженные живописными скалами, уходящими в сине-бирюзовую воду. Везувий, еще утром закрытый маревом, был ясно виден отсюда на горизонте.

Когда я снова поднялся к вилле, оказалось, что за это время синьор Джованни успел вернуться и снова уехать. Увидев мое расстроенное лицо, добрый слуга открыл дверь. В дом проситься было неудобно. Да и зачем? Не искать же в самом деле пушкинские письма в доме, где от прошлой жизни не осталось и следа. Я прошел по песчаной дорожке между пальмами и соснами к балюстраде и посмотрел вниз. Сверху развалины императорской крепости казались маленькими камнями, уроненными в воду. Вот здесь, на этом месте, стоял Горький, смотрел на море и размышлял. Он был проницательным человеком, а как писатель ясно видел и предвидел. Что же случилось с ним на этой вилле? Неужели не разглядел с этой высоты императорской крепости? Или, сбившись с пути еще раньше, не умел или не хотел изменить жизнь?

Слуга проводил меня до ворот. Уже на улице я оглянулся на прощание и тогда только увидел на кремовом фасаде белую мраморную доску. На ней было написано по-итальянски и по-русски: «Здесь в 1924–1933 годах жил великий писатель Союза Советских Социалистических Республик Максим Горький».

Ночью в апельсиновом саду мне не спалось. Я вспоминал памятную доску и думал о том, что если во времена Пушкина история тащилась как «телега жизни», то теперь она мчится как космическое тело. Мы с детства привыкли к тому, что нет живого Пушкина и его державного цензора, нет Горького и его страшного хозяина. А вот к тому, что нет Союза Советских и так далее… надо еще привыкнуть. И уже лет пять, как нет в живых моего друга Федора Федоровича Волькенштейна, Фефы, который мне много рассказывал о Горьком и его сыне… Ночью в саду я написал этот рассказ. А когда взошло солнце и при утреннем свете я его перечитал, то убедился, что все, произошедшее с Горьким в тот день на вилле, случилось на самом деле. Все было достоверно. Неправдоподобным казался только сад, темная непроницаемая для солнца крона лакированных листьев и падалица — подгнивающие на земле лимоны.

Записки Каролины Собаньской

30 января 1829 года в письме по-французски к Н. Н. Раевскому (известном как наброски предисловия к «Борису Годунову») Пушкин писал о Марине Мнишек: «Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила кузина г-жи Любомирской». Кого имел в виду Пушкин? Т. Г. Цявловская ссылается на Анну Андреевну Ахматову, которая, видимо, впервые предположила, что «кузина г-жи Любомирской» — это Каролина Собаньская и что французское слово cousine в данном случае означает не только двоюродную сестру, но вообще родственницу. Это же предположение мы встречаем и в примечаниях к «Наброскам», публикуемых в Полном академическом собрании сочинений Пушкина. Впрочем, о том, что Каролина Собаньская была в родстве с Любомирскими, свидетельствует и Ф. Ф. Вигель в своих воспоминаниях, когда пишет об образовании Собаньской: «Она еще девочкой получила его в Вене у родственницы своей, известной графини Розалии Ржевусской, дочери той самой княгини Любомирской, которая во время революции погибла на эшафоте за беспредельную любовь свою к Франции».

И вот я держу в руках записку, свернутую в маленький бумажный конвертик. В конвертике — засушенный цветок. Записка написана по-французски рукой Каролины Собаньской. Вот ее перевод: «Подарок Ядвиги Любомирской в день моего отъезда из Одессы 26 июня 1848». В авторстве Собаньской нет сомнений. Записка только что выпала из ее дневника, который она начала заполнять в 1822 году в России. А ныне этот дневник находится в Париже, в библиотеке Арсенал, в которой я ее и нашел.