Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Шорох, точно тайная походка, точно приглушённый шёпот… казалось, дом окружали… несколько раз что-то зловеще щёлкнуло. Целина бросилась, погасила свет, в мгновение ока угадала какую-то опасность и мысль её тут же побежала к тем дверям, которые отделяли соседний покой от спальни Павла.

С осторожностью прижав глаза к стеклу окна, которое не было заслонено ставней, через мгновение разглядела снующие по двору и подкрадывающиеся тени. Ясновидением она отгадала в них солдат, справника, погоню.

На цыпочках, не теряя самообладания, она вышла из своего покоя… всё-таки надо несчастного спасти от смерти. Как? Этого она не знала сама, но готова была отдать жизнь… выбежала в те двери и начала несмело стучать.

К несчастью, Павел спал каменным сном.

После нескольких безрезультатных проб, всё более быстрых, боясь потерять дорогое время или быть услышанной, не задумываясь, через гостиный покой она вбежала в сени, из сеней к кровати Павла. Он спал… Она схватила его за руку…

он в испуге схватил револьвер, но почувствовал руку, которая упала ему на уста.

– Молчи… вставай… уходи… нет времени… дом окружён…

Павел как бы чудом восстановил сознание, молча набросил на себя одежду, схватил бумаги и оружие… дрожащая ручка вела его за собой.

Прошли залу… Павел не знал ни куда шёл, ни что с ним делалось. Целина вела его, спеша, боясь… В третьем покое на случай ограбления было сделано маленькое укрытие, в которое вёл поднимающийся железный щиток в камине. Было это тайное подземелье, узкое, сырое, в котором стояла только шкатулка с бумагами подсудка. В двух словах указала ему его Целина, открыла… почти впихнула его, сильно заперла и бегом вернулась в свой покой, бросаясь, как бесчувственная, под одеяло.

В самое время, потому что в эту самую минуту в главную дверь начали долбить… Не спеша пробуждались люди, слышны были спешные шаги, бегание, крики, стук дверями, лязг сабель, гневные голоса и спор… живые ссоры и проклятия… Как долго продолжалось это всё, панна Целина не могла рассчитать… в той тревоге каждая минута казалось веком.

Теперь, очевидно, начинали как можно более тщательную ревизию во всём доме. От салона отчётливо доходили до неё шумные, плаксивые, агрессивные, покорные голоса.

– Он не мог убежать, – воскликнул Шувала, – дом был окружён, живая душа из него не выскользнула… это не может быть. Проведу ревизию, уничтожу… спалю усадьбу, а найду.

– Но, пани полковник, – отозвался хозяин, – не отрицаю, что некий Павловский ночевал у меня… почему ему не уйти, услышав от нас раньше, что дом окружают? Кто же его знает, кто был, а мы его не стерегли.

– Он не мог уйти, – стуча кулаком по столу, кричал справник… я вас всех тут научу… пойдёте в кандалы! В Сибирь! Бунтовщики… Провести ревизию дома… погреб…

Отворили дверь в покой, который отделял салон от комнаты панны Целины… Девушка, возвращаясь к себе, имела ещё самообладание для введения справника в заблуждение медленно и тихо отворить окно.

Подсудок, счастьем, это заметил.

– Смотри же, пан, – воскликнул он, – вот доказательство, видишь, пан, окно открыто, это очевидная вещь. Слыша подходящих, он выбежал из своего покоя, где у него была закрыта ставня, и туда ускользнул, прежде чем расставили солдат.

Шувала стоял остолбенелый с заломанными руками.

– Пусть его ясные молнии сотрясут! – крикнул он. – Солдаты! В сад! Перетрясти строения… Я с секретарём сделаю ревизию в доме.

– А! Делай ревизию… делай! – сказал разгневанный подсудок. – Пусть и тебя молнии сотрясут!

Молчащий, явно отчаявшийся из-за этого открытого окна, больше из обязанности, чем из надежды найти чего-нибудь, Шувала хлопнул дверью от покоя женщин.

Два крика, тёти и панны Целины, отвечали на это нападение.

Полковник устыдился, бросил взгляд, заметил женщин в постелях, убедился, что дверей в дальние комнаты нет и, бормоча, вернулся.

Обошли так весь дом… приказал Шувала проводить в погреб… и вернулся бледный, разъярённый и злой…

– Этих панов, – сказал он, – прежде чем дела прояснятся, арестую всех… поедете со мной… произведём следствие… Если пленник уйдёт, кто за это будет наказан?

Никто ему на это ничего не отвечал.

– Пана Заловецкого связать, – добавил Шувала, – он сюда его привёз, знал, что делал и кто он был… крадёт ли кто или прячет, вина одна. Сибирь ждёт вас.

Заловецкий, бледный, как труп, наполовину обморочный, стоял с опущенной головой.

Справник несколько часов назад довольно вежливый, как для справника, теперь стал почти диким…

Он напивался страхом своих пленников, своей силой, и преследовал, упрекая. Теперь он тут был паном и властелином.

* * *

Ежели вам доведётся измерять разум человека, его способности, знания… измеряйте, чем вам нравиться, но характер и благородство ничем оценить не дают себя, одним только обхождением с более несчастными и более слабыми. Жестокость, осквернение, злоупотребление силой в отношении слабых и унижение перед более сильными есть лучшим признаком никчёмного человека.